Не скажу, что я ярый поклонник Охлобыстина, но просто в свете некоторых его последних ролей заинтересовалась и вот, нашла его интервью....

О мечтах, рабстве и национальной идее

«Нельзя жить в государстве, которое обогащается только тем, что продаёт сырьевые ресурсы. Это же как всё время в ломбард ходить», - уверен актёр, режиссёр Иван Охлобыстин. 28 июля в Москве на Поклонной горе Иван Охлобыстин выступит в концерте, посвящённом Дню Крещения Руси.

Следим за миром

«АиФ»: - Иван, что для вас и, по-вашему, для России значит этот день"

И.О.: - Я буду вести это торжественное мероприятие и, соответственно, отмечать День Крещения Руси на публике второй раз в жизни. А первый раз мы с моим товарищем, учась во ВГИКе, босиком шли в церковь 70 с лишним километров, спали в лесу. Правда, опоздали на все богослужения. Но всё равно я запомнил этот поход на всю жизнь. Сегодня празднование Дня Крещения Руси - хороший повод для налаживания дружественных отношений с нашими братскими народами.

До христианства самым клёвым бизнесом у наших предков считалось наёмничество и продажа соседей в рабство целыми деревнями. Мы были дико безнравственные. Это была окраина ада. Но когда пришло христианство, мы, наоборот, стали удерживать этот ад. Ну-ка, ответьте: на что больше всего похоже наше сообщество? На экспедицию, поход. А в экспедиции, походе - в любой форс-мажорной ситуации невозможно демократическое правление, потому что нужно часто принимать непопулярные решения. Нужен лидер. Его появление и станет стимулом объединения россиян, белорусов, украинцев. Ведь, по сути, мы один народ, и все наши дрязги - недоумение, глупость. От нас никуда не денутся ни татары, ни евреи - это уже тоже родная кровь.

О каком национализме можно говорить в стране, где в основе изначально 46 кровей? То, что в Америке было создано искусственным методом - они же любят ГМО (генетически модифицированные организмы), - у нас за тысячелетия сформировалось естественным путём. Я убеждённый сторонник того, что рано или поздно всё равно произойдёт слияние и то безумие, что возникло после разделения страны, эта нетерпимость друг к другу, рано или поздно закончится.

«АиФ»: - Говорят, что культ денег поработил людей. Вы, ушедший из церкви в шоу-бизнес на заработки, с этим согласны?

И.О.: - Я уже давно перерос жажду накопления. В сентябре буду устраивать литературные чтения в «Лужниках». Попытаюсь собрать стадион на 86 тысяч человек. Не для того, чтобы петь песни, танцевать танцы или смотреть забавные физические мероприятия типа бейсбола, футбола и хоккея. А чтобы людей привести к мысли, что рассуждать серьёзно не стыдно. Даже если буду выглядеть дураком, я должен попробовать. Вот мы всё ищем национальную идею, а она у нас есть. У нашего народа в крови защитная функция МЧС.

Пьём водку и гордимся: случись чего, мир спасать будем и спасём. Вот эта алкоголическая гордость и есть наша национальная идея. Другое дело, что мы не умеем многого. Штанишки шить не умеем - нам генетически неинтересно шить штанишки. Мы хорошо делаем танки, строим гигантские электростанции, забавно в искусстве себя проявляем. Куда ни глянь, всё, что касается глобального, всеобъемлющего, - наше. Но мы этого стесняемся и пытаемся подстроиться под остальной мир.

Денежная фаза, которая пришла к нам с Запада, сначала всех захлестнула. А потом набаловались деньгами и устали от них. Сейчас началось брожение в обществе. Обратите внимание: при внешней стабильности всё-таки бытует мнение, что грядут неспокойные времена. Мысль эта возникла по той причине, что все понимают - недра не могут быть бездонными. Нельзя жить в государстве, которое обогащается только тем, что продаёт сырьевые ресурсы. Это всё равно что в ломбард ходить. Так вот, мы наигрались деньгами и недоумеваем, почему теперь не о чем мечтать. Мечтать, как обычные европейцы, о том, чтобы повысилась процентная ставка по вкладу, не умеем. Поэтому необходимо вернуться к старой доктрине величия и развивать военно-промышленный комплекс.

Законы эволюции

«АиФ»: - Может, проблема и в стране? Граждане перестали уважать свою отчизну, которая в лице правительства плюёт на врачей, учителей, пенсионеров…

И.О.: - Правительство окружено сообществом людей, которые доводить дело до конца не могут. Нет комиссаров, которые придут не за зарплату, не за то, что они в «Наших» поучаствуют, потом в «Единую Россию» перейдут, станут помощниками депутатов, а затем депутатами и, наконец, у них будут дачи в Барвихе. Нет таких, кто не ради корысти, а искренне, за идею будет работать.

«АиФ»: - По-вашему, Россия и политика - вещи несовместимые…

И.О.: - Абсолютно. Мы аполитичны. Мы военное подразделение, группа «голубые каски». Мы кто угодно, но не государство. У нас сетуют, что не работает Конституция. А она не может работать, ведь она основана на европейских моделях. А европейские модели - это вековой опыт, генетически заложенные в людях знания о том, что нельзя кидать бумажку в окно, потому что они здесь живут. Мы же постоянно мигрировали, поэтому по дороге что-то выкинуть - это генетическое равнодушие к месту, где ты временно находишься, и от этого надо избавляться.

И сегодня надо не извращенцев популяризировать и создавать для них дополнительные информационные мощности, а наших детей неравнодушными воспитывать. Иначе мы исчезнем. Если уж идёт государственная поддержка семьи, то это должно быть не только на экономическом уровне, но и на духовном. Никак не заставишь девчонку иметь 4, 5 или 6 детей, если она сама не захочет этого. Хоть ты деньгами осыпь её. А убедить её можно, только если в тебе она увидит абсолютно преданного, на смерть готового идти человека. Ради такого можно рожать сколько угодно. Так в семье, так и в государстве.

«АиФ»: - Сегодня народ пытаются спасать от всего, в частности и от коррупции. Вы человек набожный, наверняка слышали от прихожан нелестные отзывы о священниках, которые ездят на дорогих иномарках. Получается, коррупция не только в экономике, но и в душах?

И.О.: - Коррупция в России связана с русским характером. Человеку мало, что ему всё сделали честно за официальную плату, ему обязательно нужно ещё коробку конфет в благодарность сунуть. Вот и начинается коррупция! Что касается священников на дорогих машинах, я скажу - так и надо! Вы можете представить себе генерала, который едет в «Жигулях» 11-й модели с гнилым дном и думает о том, как сохранить жизнь нескольким сотням на боевом задании? Такой человек должен себя чувствовать комфортно. Это законы эволюции. Высокое начальство ездит на хороших машинах. Так должно быть. Уровень уважения, уровень статуса очень важен.

«АиФ»: - Вы собирались, после того как закончатся съёмки «Интернов», уйти с ТНТ и снова стать священником. Не передумали?

И.О.: - У меня часто интересуются, как долго продлится моё паразитирование на ниве шоу-бизнеса. Думаю, до моего тотального обогащения. Но это шутка, сроков я не знаю. Может случиться, что закончу всё на следующей неделе, а может - через 10 лет. Когда можно будет не нести уже ответственность за всех детей, я прежде всего совершу большой тур с любимой. Поедем куда-нибудь в Грецию на остров Патмос для философско-чувственных отношений. А потом отправлюсь, куда пошлют, где уже можно будет по-настоящему быть духовником, в три часа ночи принимать звонки и по-честному разговаривать с людьми.

Досье

Иван Охлобыстин родился в 1966 г. в Тульской обл. Актёр, режиссёр, сценарист, писатель. Священнослужитель РПЦ, временно освобождённый от служения, креативный директор одной из крупных компаний. Отец шестерых детей.

Орнелла Мути: русалочья краса

Мало кто знает, что итальянская кинодива Орнелла Мути, околдовывающая своих поклонников волшебной русалочьей красотой, наполовину русская. Не в этом ли кроется секрет ее очарования?

«Я не ворую!»

Дед и бабка Франчески Ривелли (настоящее имя актрисы) эмигрировали из родного Ленинграда в Эстонию. Их дочь Илзе, выйдя замуж за врача-итальянца, подарила миру прекрасную девочку Франческу. От матери она унаследовала пронзительные зеленые глаза и матовую кожу, а от отца - вспыльчивый и своенравный характер.

К слову, сестра-близнец Клаудиа была полной противоположностью Франчески – прилежная, стеснительная и скромная, тихо мечтавшая стать актрисой. Пока Клаудиа корпела над учебниками, ладно «скроенная» 14-летняя Франческа позировала обнаженной в художественном колледже.

Соврав, что ей 17, она не гнушалась сниматься в стиле «ню» в соответствующих журналах. Когда матери предприимчивой «скромницы» попался на глаза один такой журнал, ей ничего не оставалось, как отхлестать им бесстыжую дочку. Прознали об «увлечении» юной ученицы и в школе – на что Франческо с гордым видом заявила: «Да, я так зарабатываю деньги. Но ведь я не ворую!» Смилостивившись, преподаватели закрыли на это глаза, зная бедственное положение вдовы Ривелли (когда детям было 10 лет, отец Ривелли умер).

Взяли, да не ту

Из газет сестры узнали, что известный режиссер Дамиано Дамиани объявил кастинг на главную роль в фильме «Самая красивая жена». Нерешительная Клаудиа уговорила более смелую сестру пойти с ней на прослушивание. Но, посмотрев на обеих девочек, опытный взгляд режиссера остановился на Франческе. «Нет, я просто пришла с сестрой, я не хочу сниматься, вы на нее смотрите!» - пыталась она донести до Дамиано, но он и слышать ничего не хотел.

Слава Богу, Клаудиа не обиделась на сестренку, они по-прежнему оставались лучшими подружками и перед сном мечтали о будущем. Кло теперь грезила многодетной итальянской семьей, а Франческа предавалась мечтам о прекрасном принце: «Я выйду замуж только за того, кто согласится ради меня умереть. Вот я попрошу – и он умрет». Клаудиа намекнула сестре, чем же плох тот парень, ее партнер по картине Алессио Орано? По вечерам он поет под их окном серенады о любви, сам пишет стихи и напомаживает волосы. «Что ты, нашла принца! Прыщавый юнец!» - парировала Франческа.

А принц не настоящий!

Настоящий принц появился в жизни 18-летней Орнеллы Мути (звучный псевдоним ей придумал Дамиани). Он обещал сделать ее королевой и бросить к ее ногам весь мир. От неизвестного испанского мачо, а его имя Орнелла отказывалась сообщать даже сестре, Франческа-Орнелла забеременела. В голове она продумала тысячу сценариев, один другого краше, по которому должна пойти ее жизнь с «ним» и малышом – они решат все проблемы, убегут и будут жить долго и счастливо. Пьяная от восторга, она побежала к возлюбленному, тот поцеловал девушку, пообещал, что все образуется, и… исчез навсегда.

Оставалось только одно – сообщить матери. Конечно, разразился скандал с участием всех близких и дальних родственников, но об аборте и речи не шло. Через девять месяцев Орнелла родила дочку Найке, а когда малышке исполнился годик, она приняла-таки предложение Алессио Орано и стала его женой. «Прыщавый юнец» превратился в типично итальянского отца – он трясся над ребенком и упрекал Франческу, что она крайне мало времени посвящает крошке Найке. Но актрису Орнеллу волновало тогда только одно – съемки у выдающегося Марко Феррери.

Картина «Последняя женщина» стала камнем преткновения в семье Мути-Орано – Орнелла вновь почувствовала себя уверенной, ей опять стало казаться, что талант и дивная фигура способны управлять миром, как тогда, во время знакомства с испанским «принцем». Да и режиссер Марко начал приударять за двадцатилетней сногсшибательной красоткой. А Орнелла, однажды придя домой, просто заявила мужу, что все же они с ним не пара: «С тобой стыдно появляться на публике, ты слишком некрасив для меня». Судьба нашла шанс отыграться за эту жестокость – спустя совсем немного времени Марко Феррери бросил Франческу, увлекшись сдержанной и холодной красотой немки Ханы Шигуллы.

Донна-Бамбина

…С маленькой Найке теперь сидела бабушка и папины сестры, пока Франческа-Орнелла была занята на съемках. Только работа давала ей силы жить. Она соглашалась на все предложения, снималась в нескольких фильмах в год, работая без выходных и праздников. Орнелле часто предлагали роли с откровенными сценами, где она раздевалась без всяких колебаний и особых условий. Но как только режиссер давал команду «стоп», Мути равнодушно одевалась и уходила в гримерную.

Фото обнаженной Орнеллы появились во всех эротических итальянских журналах. «Самую желанную девушку итальянского «Плейбоя» называли Донна-Бамбина – женщина-ребенок, порочная и невинная одновременно, желанная и недоступная. Ей удалось потеснить кинобогинь Италии Софи Лорен и Клаудию Кардинале. А тем оставалось только фыркать, дескать, видели мы таких выскочек, у которых за душой-то ничего нет, а на одной красоте далеко не уедешь…

Наконец-то настал тот день, когда Орнелле надоела эта бешеная гонка за популярностью и деньгами. Захотелось почувствовать себя любимой. Вокруг всегда были толпы восхищенных мужчин, заваливающих ее дорогими подарками и драгоценностями, но не было того единственного, с которым она хотела вместе греть руки у семейного очага.

Чао, Бамбина

Итальянский продюсер и бизнесмен Федерико Факкинетти говорил Орнелле такие комплименты, что та просто таяла. Не было и дня, чтобы он не преподнес Орнелле подарок. Каждый день недели был посвящен отдельной части ее тела, для которой приобретался изящный презент, а по воскресеньям он дарил что-то невообразимо дорогое и красивое. При этом мужчина (а он был старше Франчески на 10 лет) вел себя очень галантно, безо всяких намеков на близость, казался таким домашним и уютным.

- Я уверена, что так меня не будет любить ни один мужчина, - откровенничала Франческа с сестрой Клаудией. – Федерико любит мое тело и душу, понимаешь?

Она согласилась на переезд к Факинетти. Отныне с агентами разговаривал только он. Читал сценарии и говорил, где будет играть его гражданская жена, а где нет.

Известие о беременности застало Орнеллу врасплох – съемки были в самом разгаре. Она уже было хотела отказаться от роли, но режиссер замахал руками: «Я сниму тебя беременной, вот будет скандал!» Скандал действительно оказался на славу – в фильме уже родившая Орнелла Мути продемонстрировала всему миру свою новорожденную дочь. Факинетти был на вершине блаженства – ни на минуту не отходил от своей Франчески и малышки Каролины, купил особняк на итальянских холмах, в мраморный бассейн запустил золотых рыбок, приобрел специально для молодой мамы шикарный виноградник.

Очередная беременность совпала с очередными съемками… Но Орнелла уже не переживала – рядом был надежный, как гора, Федерико. Во время крестин новорожденного сына Андреа Факинетти вновь попросил Орнеллу стать его женой, спустя десять лет совместной жизни. Свадьба состоялась.

«Вечный банкрот»

В то, что произошло дальше, трудно было поверить – позвонила ее близкая подруга и чему-то посочувствовала. Франческа не сразу поняла чему именно. Федерико замешан в крупном финансовом скандале, растратил огромные деньги акционеров, и его вот-вот должны арестовать и осудить не на один год. Оказывается, в деловых кругах он давно слыл «вечным банкротом». Плюс к этому удару – сообщение о том, что вот уже несколько лет муж тайно встречался с некой дамой. Та открыто призналась в этом со страниц почти всех газет. А о сеньоре Мути высказалась, как о «скучной, холодной и убийственно однообразной» (по крайней мере, так рассказывал дамочке сам сеньор Факинетти).

Огромные средства он тратил на содержание и других любовниц, спускал в казино и прогуливал в ресторанах. Новый удар – рыдая, позвонила из Англии, где училась, ее старшая дочка Найке: «Мама, я беременна».

- Кто он, ты хотя бы выйдешь за него замуж? – в ответ рыдала Франческа.

- Нет, мама, я, как и ты, воспитаю ребенка сама.

Орнелла поняла, что Найке повторяет ее судьбу, и виновата в этом она сама, ведь она не смогла уберечь свою дочку от тех же самых ошибок…

…Орнелле Мути удалось собрать достаточно средств, чтобы вызволить теперь уже бывшего мужа из тюрьмы, но она навсегда вычеркнула его из своей жизни. И поделом – не прошло много времени, как его снова арестовали за подделку ценных бумаг.

Франческа, как могла, поддержала дочь в ее стремлении самостоятельно растить малыша. А вскоре Найке встретила замечательного парня, немецкого актера Ману Лебовски, который стал хорошим отцом для малыша и примерным супругом.

«Я буду резать!»

- За опасную женщину! Опасную для мужских глаз. Особенно для моих. Отныне всех, кто окажется в моих руках, я буду резать под Орнеллу Мути. – Франческа впервые слышала столь странный тост в свою честь.

Это было на дне рождения Джорджио Армани, когда высокий, со спортивной фигурой и изумительными пронзительными глазами мужчина смотрел на нее в упор и поднимал бокал.

- Это Стефано Пикколо, - представил молодого человека Армани. – Все женщины в Италии его знают. Впрочем, возможно, ты исключение. Стефано – изумительный пластический хирург.

Он был крайне, но приятно удивлен, что эта обворожительная женщина и прекрасная актриса на празднике совершенно одна. Да, признаться, некому было согреть ее сердце и в жизни. Стефано не замедлил попросить руки и сердца Орнеллы-Франчески, несмотря на то, что она старше его на восемь лет. В браке они уже больше десяти лет, и Орнелла не устает повторять: «Когда рядом мой Стефано, мне кажется, я не состарюсь никогда».

Джейсон Момоа: трудная роль "Конана"

Брутальный и прекрасный тридцатилетний Джейсон Момоа – звезда сериалов «Спасатели Малибу», «Звездные врата: Антлантида» и «Игра престолов» – дебютирует в большом кино.

В боевике «Конан» 3D Джейсон играет главного героя, легендарного киммерийского воина Конана. За эту роль Джейсон Момоа уже получил титул «Восходящая звезда 2011 года» во время ежегодного конвента CinemaCon этой весной в Лас-Вегасе.

Ты получил специальное приглашение в проекты «Конан» и «Игра престолов» или прошел через кастинг?

Конечно, через кастинг. Сначала были пробы на «Игру престолов». Я прошел прослушивание, а потом полгода ждал. Казалось, что тянется вечность. Наконец мне пришел положительный ответ: думаю, кроме моих потрясающих актерских данных (это шутка!) я получил эту роль потому, что исполнил Хаку. Знаете, что это? Это такой гимн войны.

Я же наполовину гаитянец, поэтому знаю его. Кстати, этот же прием принес мне и роль Конана. Перед началом прослушивания я сказал режиссерам и продюсерам: «Пожалуйста, ничего не бойтесь, даже когда такой здоровяк, как я, исполнит перед вами Хаку. Вы непременно почувствуете легкий ужас, но это пройдет. Хаку – это мощная энергия, которая направляется прямо на вас! Итак…»

И я запел. Две миниатюрные дамочки пропищали: «Батюшки святы!», служащие других кинокомпаний повылезали из своих кабинетов и офисов, крутя головой в ужасе и недоумении, что происходит, почему стены содрогаются. Оказалось, Хаку – отличный способ начать прослушивание. У меня сердце билось, как у кролика, думаю, у всех присутствующих тоже.

Когда я пел, то думал, что мне бы хотелось в своей роли не просто изобразить воина, а передать его внутреннюю сущность. Обычно этого никогда не видно в экшенах. Мне хотелось попытаться представить внутренний мир героя, и тут как нельзя лучше подошли мои исторические корни.

В «Конане» приходилось много драться?

Не слишком. Например, одной огромной сцены с дракой, которую мы ввели сами, не было в книге. Я подошел к режиссеру и сказал: «Я – Конан. По сюжету я провел уже 17 битв. Пора бы показать на самом деле, что я собой представляю как воин, пора бы мне подраться в кадре!»

Тебя тянет на роли этаких решительных и крутых героев... Да, я не по комедийной части. Я забавный! И романтичный. Но по-настоящему я люблю таких героев, как Конан или Дрого. Таких сегодня почти нет в кино и на телевидении.

Да, я не хочу играть героев типа Спайдермена или Бэтмена, этаких мальчишей-кибальчишей. Мое амплуа – пьющая, дерущаяся, жрущая, занимающаяся любовью машина. Пират, вор, разбойник – вот что мне нравится, все такое крутое. Мне ближе даже антигерой, который не спасает украденных девиц, а их похищает. А когда одерживает верх над каким-нибудь королевством, то казнит всех местных змей. Это круто.

Мне нравится играть плохих-хороших парней. Играть таких злодеев и циников, которых вы в итоге полюбите. Как героя фильма «Грязный Гарри». Мне вообще нравится Клинт Иствуд. Его персонажи – такие крутые молчаливые перцы, им не нужно трепать языком, пока не припрет, но когда они говорят, то вам лучше слушать. Но вообще-то по жизни я совсем не такой. Я болтлив, эмоционален, иногда нервозен. Я не крутой молчаливый тип. А играть хочу таких…

Каково было играть Конана?

Трудно. Конан – моя первая главная роль в большом кино. Поверьте, это давит на психику, не так просто выступать на таком уровне, чтобы быть главной звездой фильма. Держаться в форме, ментально и психологически, да и физически тоже.

Много пришлось тренироваться?

О да! Шесть-семь часов изнурительного фитнеса каждый день. Вареные куриные грудки, которые только на слух представляются заманчивым блюдом. А на вкус не многим лучше картона. Каждые два часа – вареный картон. Боже, как много терпения я вложил в эту роль!

Думаю, зрителям понравится фильм. И это никакой не ремейк, в нашем кино нет ничего от того, что когда-то делал Арнольд Шварценеггер. Это абсолютно другая история, новая история. Тот же легендарный персонаж, но кино другое. Мы использовали тонны этих замечательных историй Роберта Говарда и комиксов разных лет, начиная с 1930-х, комбинировали их, наполняли идеями, доводили до совершенства и предлагали зрителям в новом и свежем виде.

В произведениях Говарда много такого, что интересно показать сегодня на большом экране?

Конечно! Мы постарались удовлетворить вкусы самых преданных фанатов его творчества. Самое главное для меня было увидеть иллюстрации к «Конану» Франка Фразетта. Мои родители оба были художниками, так что посмотреть на рисунки Фразетты... Потрясающе! Вы видели? Как Конан стоит на груде черепов? Это феноменально...

Тебе было важно получить благословение от Арнольда Шварценеггера?

Признаться, мне все равно, благословит он меня или нет. Да, я люблю Арнольда, я уважаю его, мне нравится смотреть все его фильмы. Например, «Правдивую ложь». Все фильмы, начиная с этого и до «Полицейского из детского сада», я просто обожаю. Великолепная карьера. И вот последний скандал…

Очевидно, когда я играю Конана, я в какой-то мере иду за ним след в след, но получается нечто другое. Я не смею даже сравнить себя с Арнольдом. Он та еще штучка! Я и не смог бы работать так, как он. Так что, я думаю, ему даже понравится наш фильм, а может, и нет. Но обещаю, я не брошу карьеру, даже если ему не понравится мой Конан. (Смеется.)

Думаешь, ты бы мог победить его в поединке?

Нет, я уверен, что он надерет мне… (Смеется.) Во время съемок я часто представлял, как бы было забавно где-нибудь по ящику устроить смешной скетч, чтобы вышел Арни и надавал мне хороших. Выбил бы из меня дурь, ага! Это было бы забавно. Я всегда готов отчебучить чего-нибудь, шутки так и лезут из меня. Было бы круто, если бы он просто швырнул меня через всю студию...

Ты сам какое кино смотреть любишь, какие книги читать?

Кстати, что странно, кино смотреть не очень люблю. Вообще не люблю. Мне нравится читать. Знаете, у меня нет телика. Нет электронной почты. Телефона нет. Я читаю книги, забочусь о своих детях, играю на гитаре. Люблю японскую поэзию, хокку там всякие. Также Шарль Бодлер, мемуары – все что угодно захватывает меня. Я просто пожираю книги без разбору. Может, я и впрямь варвар?

Текст и фото: Way To Blue

Новая роль Дженнифер Энистон

42-летняя актриса Дженнифер Энистон сыграла сексуально одержимого дантиста в комедии «Несносные боссы». Дженнифер Энистон выбрала эту роль, потому что она не очень соответствует ее привычному амплуа «своей девчонки».

«О таких ролях можно только мечтать, – заявила актриса. – Лучшее для меня в этом фильме – необходимость играть абсолютно сумасшедшую нимфоманку. Такие роли пишутся для женщин, к сожалению, не слишком часто».

В «Несносных боссах» героиня Энистон, доктор Джулия Харрис, пытается соблазнить своего ассистента, чтобы отбить его от невесты. Для выполнения задуманного дантист пускается на все мыслимые способы, забыв про всякий стыд.

Има Сумак, принцесса инков

Последняя принцесса инков, потомок последнего инкского императора – легенда это или нет, никто до сих пор не знает. Но настоящее ее имя было Зоила Аугуста Императрис Каварри дель Кастильо – простенькое испанское имя, в котором «Императрис» среди прочих имен все же бросается в глаза. А девичья фамилия ее матери была Атауальпа, и здесь уже без вариантов: именно так звали предводителя инков, казненного испанцами.

Что касается самого Атауальпы, то история его правления достаточно сложная, однако во всей испаноязычной литературе он так и называется – последний правитель исчезнувшей цивилизации инков, последний инкский император. А Има Сумак, соответственно, пра-пра-пра… внучка последнего Великого Инки. И правительство Перу еще в 1946 году формально поддержало ее в праве быть инкской принцессой.

28 июля – День независимости в Перу, в 1821 году государство заявило о своей независимости от Испании. Хочется подробнее рассказать об удивительной женщине, кавалере перуанского ордена и возможном потомке последнего Великого Инки – Име Сумак. Она гастролировала и в СССР и даже озвучивала советский фильм.

...Девочкой Зоила Аугуста Императрис Каварри дель Кастильо забиралась далеко в горы, в загадочные и такие притягательные для нас Анды, и там пела скалам. Пела все известные ей древние народные перуанские песни. Тогда же она научилась подражать птицам. И как подражать! Вряд ли сами птицы иной раз могли отличить.

Она не знала нот (говорят, так никогда и не выучила), однако стала знаменитой певицей и голливудской актрисой. Одной из немногих, посетивших СССР, и одной из очень немногих, кому по личному указанию Н. Хрущева выплачивали гонорары в валюте. Правда, не прошло и полгода пребывания в СССР, как разразился скандал. Не понравились певице тараканы в гостиничном номере, ну что поделаешь! Она вообще была своенравна – например, спорила со специалистами, как сейчас говорят, по имиджу, отказываясь носить предлагаемую одежду. А тут – и вовсе тараканы. Рассердилась инкская принцесса, имела такое право…

В 1962 году на экраны вышел первый советский фантастический фильм «Планета бурь». Этот фильм имел огромное значение – в том числе и для американского кинематографа (его в Америке перемонтировали и пустили под другим названием). В фильме, естественно, звучит музыка. Так вот это не синтезатор, его тогда еще не было. Это голос Зоилы Аугусты Императрис Каварри дель Кастильо, уже давно переименовавшей себя в Иму Сумак. Не случайно ее голос иногда называют «нечеловеческим» – ведь слушаешь, и ушам своим не веришь.

Главной загадкой Имы Сумак до сих пор является ее необыкновенный голос – в 5 октав! Это почти все клавиши фортепиано. Мягко говоря, уникальный, просто неправдоподобный голос. От низкого мужского баритона к такому женскому сопрано, который никакой голос взять не может. К тому же, многие отмечают какую-то предельно странную особенность петь сразу двумя голосами.

Зоила Аугуста Императрис Каварри дель Кастиль или Има Сумак родилась 13 сентября 1922 года в селе Ипочан, в перуанских Андах. На самом деле – и в том, что касается даты, и в том, что касается места рождения – существуют расхождения.

Детство провела в горах, больше всего на свете любила петь. Конечно же, такой голос заметили сразу – и Има Сумак уже выступает по аргентинскому радио, ездит в турне по другим странам Латинской Америки. Выходит замуж за музыканта Мозеса Виванко (Виванчо, Виванцо – везде пишут по-разному) – это был первый раз, когда она за него вышла замуж, впоследствии еще раз выходила за него же.

В 1946 году пара поселяется в Нью-Йорке. Има Сумак уже более чем популярна, к тому же Голливуд не мог оставить без внимания такой экстраординарный талант – и она снимается в фильмах «Секреты инков» и «Омар Хайям». Некоторые песни становятся известны и у нас, например, «Девственница для Бога Солнца». В СССР, правда, перевели более целомудренно – «Гимн Солнцу». Пела она, конечно же, и знаменитую на весь мир песню «Полёт кондора», которую все наверняка знают. Эта песня, кстати, является культурным наследием и национальным достоянием Перу.

Има Сумак в 1953 году (Фото: Victoria Raymondi Ricaldi, ru.wikipedia.org) Има Сумак в 1953 году (Фото: Victoria Raymondi Ricaldi, ru.wikipedia.org) Саму Иму называют «восьмым чудом света». Причем сама певица предпочитала петь на родных ей языках – испанском и языке кечуа (язык южноамериканских индейцев, на котором говорили и инки). Има Сумак на языке кечуа – «как красиво» или «красивый цветок». Стиль, в котором она предпочитала работать – первоначально мамбо, последние ее альбомы уже относят к стилю лаунж.

Певица гастролировала по Европе, везде с неизменным успехом. Записала и альбомы, которые разошлись большими тиражами без всякой рекламы.

Има Сумак прожила большую жизнь – 86 лет, умерла 1 ноября 2008 года. Похоронена в Голливуде, на кладбище «Hollywood Forever». Многие ее песни и сейчас востребованы – например, одна прозвучала в фильме «Большой Лебовски». В Германии об Име Сумак снят полнометражный фильм.

Трудно судить, являлась ли Има Сумак принцессой – потомком Последнего Инки (но напомню, что правительство Перу ее признало в этом качестве). Но то, что она являлась королевой вокала – это осознается всеми. Голос не просто необыкновенный, в нем слышны отголоски малоизвестной и почти ушедшей культуры, древней и загадочной. Но эта культура потихоньку встает в свой полный рост. У латиноамериканской музыки (литературы и живописи) – большое будущее. Точнее, это будущее уже давно наступило.

Вдохновение и эпатаж Тейлор Момсен

Тейлор Момсен – 17-летняя модель, актриса и молодая рок-звезда, которую в музыкальных кругах уже окрестили новой Кортни Лав, на днях побывала в Москве и Санкт-Петербурге.

В двух столицах Момсен дала два концерта и убедила всех в том, что таланта, харизмы и сексуальности ей и впрямь не занимать. После выхода популярного сериала «Сплетница», в котором Тейлор Момсен сыграла амбициозную и талантливую обитательницу Бруклина Дженни Хамфри, она сразу стала кумиром молодежи во всем мире.

Однако заветной мечтой Тейлор всегда была не съемочная площадка, а сцена, и эта мечта сбылась для Момсен очень быстро. Ее стиль «гранж от Chanel», как называет его сама Тейлор Момсен, копируют сотни тысяч девушек по всему миру. Мадонна выбрала ее лицом для собственной линии одежды Material Girl, Джон Гальяно – лицом своего аромата John Galliano Parlez Moi d'Amour, а песни с дебютного альбома группы Момсен The Pretty Reckless под названием Light me up стремительно завоевали первые места во всех мировых чартах.

О своей популярности, о своем стиле, любимой музыке, сплетнях и мечтах Тейлор Момсен рассказывает в эксклюзивном интервью WomanJournal.ru.

Тейлор Момсен – оторва на сцене

Тейлор, наверное, это нелегко – оказаться вот так быстро, в таком юном возрасте, на волне популярности. Сначала успех сериала «Сплетница», потом взлет твоей группы The Pretty Reckless и звание новой рок-звезды. Голова не кружится?

Бывает, что кружится. Все как-то чертовски быстро произошло! Я не успела опомниться, может быть, поэтому я порой как-то странно себя веду. Звездная болезнь – это опасно. Но я стараюсь держать себя в руках.

Как прошли твои российские концерты? Какие остались впечатления?

Великолепно! Я была в шоке, когда услышала, как публика подпевала мне на московском концерте. Зал был совсем рядом, и я могла видеть почти каждого человека в лицо. Было очень много крутых зажигательных девчонок, они горланили песни вместе со мной, но вдвойне приятно было видеть, как отрываются и подпевают уже взрослые и очень симпатичные парни. На фестивале в Санкт-Петербурге народу было гораздо больше, была другая энергетика, я не могла общаться с публикой так близко, но это тоже было прекрасно. Выступать на сцене с двумя моими любимыми музыкантами – Skin и Джаредом Лето – это круто!

На концертах ты всегда общаешься с залом и часто вовлекаешь фанатов в свою игру. Не боишься, что какие-нибудь бешеные поклонники могут причинить тебе вред, испугать, порвать на тебе одежду?

Порвать одежду Тейлор Момсен? Да, пожалуйста! Я и сама частенько рву одежду на себе и на других. Меня не так-то легко испугать, я и сама кого угодно испугаю. Мне кажется, что таких сумасшедших, как я, еще поискать надо. И потом я знаю и люблю моих поклонников – это отличные ребята. Если им нравится то, что я делаю, и они приходят на мои концерты, значит, мы заодно. Я очень люблю вытаскивать кого-нибудь на сцену или сама прыгать в толпу. Концерты – это же своего рода секс, обмен энергией, и мне хочется слиться со всеми, кто пришел, и доставить удовольствие каждому.

Вдохновение и эпатаж Тейлор Момсен

Если тебя сравнивают с другими исполнителями, например, с Кортни Лав, – ты это воспринимаешь как комплимент или обиду?

Не знаю, я не думаю об этом. Я просто делаю то, что мне нравится. Безусловно, я вдохновляюсь какими-то другими музыкантами и тем, что они делают. Но я не стараюсь никому подражать – я думаю, что мои поклонники понимают, что я делаю другие вещи. Я совсем другая штучка!

Я слышала, что в детстве твоими кумирами были The Beatles…

Да, слушая именно их записи, я стала представлять себя на сцене, поющей перед огромной толпой. Так родилась мечта о сцене. Я слушала группу White Stripes и Джека Уайта, потом увлеклась группой My Chemical Romance – было много команд и музыкантов, которые повлияли на меня. И все-таки, надеюсь, мне и моей группе The Pretty Reckless удалось найти что-то свое, именно то, за чем поклонники приходят именно на наши концерты.

Многие говорят, что The Pretty Reckless – это прежде всего Тейлор Момсен. Не музыка и слова, а твой образ, твой голос, твои сумасшедшие наряды и твоя харизма…

Ну что же – это все в совокупности есть во мне, не буду спорить! Каким бы ты ни был замечательным и харизматичным человеком и что бы на себя не напялил, если ты пишешь плохую музыку, тебя ничего не спасет. Я думаю, что те драйв и настроение, которые мы задаем своими песнями, так же много значат, как и то, как я выгляжу и как веду себя на сцене.

Тейлор Момсен: звезда «Сплетницы» не любит сплетни

Ты любишь очень смелые наряды не только на сцене, но и в обычной жизни. Признайся – это дань образу, способ выделиться, эпатировать публику? Или тебе действительно удобно расхаживать всюду в нижнем белье и чулках?

Да, мне нравится ходить в чулках и мне нравится, как на это реагируют люди. Я хорошо чувствую себя в таком образе. Возможно, когда мне будет 25 лет, что-то изменится, моя задница станет больше в два раза или просто мне это надоест, и я стану носить брючные костюмы. Но пока я чувствую себя очень органично именно так.

Ты играешь одну из главных ролей в культовом для молодежи сериале «Сплетница». А как ты сама относишься к сплетням? Любишь обсудить с подружками последние новости про друзей и знакомых?

Честно говоря, я не люблю сплетничать и стараюсь не обращать внимания на то, что говорят и пишут обо мне. Сплетни – это все-таки что-то нечестное, как правило, это вранье и пустые разговоры, которыми люди занимают себя от нечего делать. Конечно, я люблю общаться с друзьями, часто мы делимся новостями, но это не назовешь сплетнями. Мне неинтересно лезть в чужую жизнь, тем более если меня об этом не просят.

Тейлор, среди твоих поклонников очень много подростков, совсем юных девочек и мальчиков. Чего бы ты пожелала им? Что ты стараешься донести до них своим творчеством?

Я бы посоветовала им просто быть собой. Не Тейлор Момсен или кем-то еще, а именно собой. Не стесняться и не бояться делать то, что хочется, и быть тем, кем хочется. Никогда и никому не подражайте, потому что лучше всего у вас получится быть только собой. И вы и есть самый лучший человек, которым вы можете быть!

Iressa, наша знаменитая украинка Елка? Интересно было почитать и узнать то, что я ещё не знала

Я тоже предлагаю почитать ещё про одну знаменитость, родом с Украины...

Жизнь со "звездой"

Я купил газету. Интервью Гурченко называлось «Мои мужья — это отбросы и обмылки». Да-а, сильно. «Обмылком» меня Людмила Марковна еще не называла. Девятнадцать лет прошло, а она все придумывает новые и новые эпитеты.

С момента нашего расставания с Людмилой Гурченко прошло девятнадцать лет — ровно столько, сколько прожили вместе. И я ни за что не стал бы ворошить прошлое, если бы не одно из ее последних интервью. Газетных и журнальных публикаций, телевизионных передач в канун юбилея Людмилы Марковны было великое множество. Некоторые я читал и смотрел. Не потому что ностальгирую о прошлом (вот уж нет!) или надеялся услышать о себе доброе слово — с чего бы такие метаморфозы, если с начала девяностых хожу в подлецах и предателях. Двигало мною элементарное любопытство: как некогда близкий человек изменился за два десятилетия? Стал ли мудрее?

Лучше бы я задушил свое любопытство в зародыше. Штампованные, переходящие из одной передачи в другую фразы, замусоленные остроты, ужимки, которые в «исполнении» и тридцатилетней женщины вызывают неловкость... Апофеозом юбилейной вакханалии стала программа «Марковна. Перезагрузка». Такого острого чувства стыда за другого человека я не испытывал, наверное, никогда. Хотелось крикнуть в экран: «Люся, что ты делаешь?! Зачем тебе это?!» Сразу за воплем души последовал вздох облегчения: «Слава богу, бывшая жена нигде не упомянула моего имени...»

Конец тихой радости положил телефонный звонок. Звонил один из старых приятелей: «Костя, тут в (далее следовало название «желтого» еженедельника) Марковна интервью дала. Я поначалу тебе даже звонить не хотел, но потом подумал: все равно узнаешь. Прежние гадости, которые Люся про тебя говорила и писала, по сравнению с этим — ничто... Кость, такое не прощают! Те из наших, кто читал, — в прострации, не понимаем, как она могла такое написать?!»

Естественно, я тут же пошел и купил газету. Интервью называлось «Мои мужья — это отбросы и обмылки». Процитирую самый «яркий» отрывок: «Никто не смеет так поступать со мной. Как можно продавать стулья и кастрюли после того, что было? После меня?! ...Он признавался мне в любви, а за моей спиной готовил свою будущую жизнь. Обмылок!! Сейчас ему не хватает, чтобы вслед шептались: «Смотри, Купервейс пошел — муж Гурченко». Надо быть благодарным, что тебя вынули из дерьма, сделали из тебя человека, а ты взял и плюнул...»

Да-а, сильно. «Обмылком» меня Людмила Марковна еще не называла, да и извлеченным из «дерьма» — тоже. Девятнадцать лет прошло, а она все придумывает новые и новые эпитеты. Откуда такие «долгоиграющие» злоба и ярость? Может, она меня все еще любит? Или не может смириться, что, уйдя от нее, я не стал бомжом, не спился и не почил под забором?

Я не стану искать встречи с Гурченко, чтобы выяснить отношения. Но и проигнорировать ее очередную, сдобренную оскорблениями ложь тоже, наверное, будет неправильным. Вот и расскажу — правда, без особого удовольствия — как все было на самом деле. Мы познакомились летом 1973 года во время подготовки ежегодной программы «Поет товарищ кино», премьера которой неизменно проходила во Дворце спорта «Лужники», а потом показывалась в домах культуры крупных городов. Гурченко должна была петь несколько песен, а эстрадный оркестр под управлением Александра Горбатых, где я был пианистом и аранжировщиком, ей аккомпанировал. После первой же репетиции солистка подошла ко мне:

— Спасибо. Вы великолепный пианист, и ваша интерпретация мелодии мне очень нравится.

От похвалы и рукопожатия знаменитой актрисы я, двадцатитрехлетний начинающий музыкант, зарделся и потерял дар речи. Чтобы заполнить неловкую паузу, Гурченко начала рассказывать о своих пристрастиях в музыке.

— А вы оперу «Иисус Христос — суперзвезда» слышали? — наконец выдавил я из себя охрипшим от волнения голосом.

— Нет.

— Я вам на следующую репетицию кассету принесу.

Кассету Гурченко вернула спустя полтора месяца — на Московском международном кинофестивале. Поблагодарила, а потом вдруг, зябко обняв себя за плечи, еле слышно сказала: — У меня умер папа.

На моих глазах выступили слезы: — Очень сочувствую и понимаю.

Люся взяла мою руку в свои ладони и крепко сжала: — Папа слушал вашу кассету за пять дней до смерти, ему очень понравилось... — и почти без перехода, тряхнув головой: — Знаете что? Я приглашаю вас сегодня вечером в пресс-бар кинофестиваля. Он в ресторане гостиницы «Россия». Будет интересная компания — поговорим, попоем, потанцуем.

Я с готовностью закивал: — Хорошо, обязательно буду!

А у самого внутри — паника. В пресс-баре элитные напитки, деликатесы. Где взять деньги, чтобы заплатить за ужин? И сколько это вообще может стоить? Больших сбережений я не имел. Какие накопления, когда молодая жизнь бьет ключом?! Помчался домой, собрал свои заначки — сто пятьдесят рублей. И весь вечер мучился: хватит мне этих денег или нет?

Компания была большая, и счет выставили солидный. Когда мужчины потянулись за кошельками, Гурченко всех остановила и, вопреки протестам, заплатила сама. Что стояло за этим широким жестом? Остававшаяся еще очень острой боль потери и сопутствовавшее ей понимание ничтожности всего материального? Может быть.

Из ресторана мы вышли в четыре утра. Пешком шли по улице Горького (ныне — Тверская) до Садовой-Триумфальной, где в небольшой двухкомнатной квартире жила Люся. Прощаясь у подъезда, она сказала: — Мне так одиноко без папы.

Я подался вперед: — Люся, приезжай ко мне на день рождения. Я живу с родителями в Люблино. Познакомлю тебя с мамой и папой — они у меня замечате... — и осекся на полуслове, решив, что сказал бестактность — задел за самое больное.

— Я приеду. Напиши адрес.

Накануне наша семья весь день готовилась к приему гостей. Прежде всего — ГОСТЬИ. Помогая маме на кухне, я твердил как заведенный: Люся сказала, Люся любит, Люся приедет... Отец исподволь бросал на меня укоризненные взгляды, в которых я читал: «Еще развод не оформил, а уже снова — в омут головой...» Да, на момент встречи с Гурченко я был женат. Но от брака оставалась одна формальность — уже несколько месяцев мы жили раздельно.

Таня была замечательной девушкой, и я до сих пор чувствую перед ней вину. За то, что женился не по любви, а из любопытства: как там, в браке? — да еще из нетерпения вкусить плотских радостей. Родители моей подруги были серьезными людьми и дочку воспитывали в самых строгих правилах. О близости до свадьбы не могло быть и речи. А мне двадцать один год, только что вернулся из армии...

Поставив штампы в паспорта, мы с Таней пару месяцев жили у моих родителей, потом переехали к тестю с тещей. Там тоже долго не задержались — сняли квартиру. Все казалось: вот сменим в очередной раз место проживания и на новом создадим-таки настоящую семью. Иллюзии таяли с каждым переездом, пока — накануне первой супружеской годовщины — не растаяли совсем.

Сбор гостей был назначен на четыре часа. Люся не появилась ни в пять, ни в шесть, ни в семь. Я делал вид, что все нормально: развлекал гостей, веселился сам, но получалось как-то неестественно, натужно.

Она приехала в десять вечера, когда кроме меня, папы и мамы за столом оставались только двое моих друзей. Скованность и напряжение исчезли через несколько минут — как только гостья принялась рассказывать о фильме Лукино Висконти «Людвиг», на закрытом просмотре которого была в тот вечер. Потом села к роялю и стала петь. Уверен: в ту ночь наш дом в Люблино не спал — соседи слушали импровизированный концерт, в котором солировала сама Гурченко!

Уже светало, когда я вышел проводить последних гостей.

— Костя, ты устал, возвращайся домой, отдыхай, — сказал один из друзей. — Мне все равно в центр, доставлю Люсю к самому дому в лучшем виде.

— Хорошо, — согласился я и наклонился к окну машины, в которую мгновение назад впорхнула Гурченко: — Люся, ты мне позвонишь?

Она даже не повернулась — сделала вид, что не слышала вопроса. Машина увезла ее профиль с гордо вздернутым подбородком.

Этот случай Люся не раз мне припомнит: «Ты должен был проводить меня сам, а не отправлять с приятелем! Это оскорбительно и свидетельствует о твоей невоспитанности!» Впрочем, подобные нотации появятся в ее репертуаре только в середине восьмидесятых, когда вместе со звездной болезнью к Людмиле Марковне придет раздражение всем и всеми: мной, моими родителями, собственными матерью и дочерью.

А тогда, летом 1973 года, она все-таки позвонила. Пригласила на «Мосфильм», где озвучивалась картина «Дети Ванюшина». В ней кроме Гурченко были заняты Борис Андреев, Валентина Серова, Александр Кайдановский. Я сел в уголке и всю смену, не дыша, наблюдал, как работают великие. Запись закончилась поздно вечером, я поехал Люсю провожать. Принимая приглашение «выпить кофе», уже знал, что останусь до утра.

В августе в концертной программе моего оркестра образовался перерыв, и я решил поехать в Севастополь в отпуск. Когда сказал об этом Люсе, она загрустила. Однако отговаривать от поездки не стала. «Да, тебе нужно отдохнуть, — на мгновение задумалась, а потом вскинула глаза, в которых плясали озорные чертики: — А я к тебе приеду! Сейчас закончу свои дела в Москве, а перед тем как отправиться в Ленинград на озвучивание «Старых стен», у меня будет десять свободных дней. Так что — жди!» Я встречал ее в аэропорту и очень волновался. А если Люсе не понравится флигелек без окон, который нам выделили друзья моих родителей? Что говорить тогда про деревянный нужник с дыркой в полу и чугунный умывальник под увитым виноградом навесом? Вдруг, увидев все это, Люся фыркнет, развернется и улетит обратно?

Мои тревоги оказались напрасными. Все было «замеча-а-тельно». Именно так, с той самой интонацией, которая будет звучать в финале «Вокзала для двоих». Днем мы купались, загорали, а вечером отправлялись ужинать в один из маленьких прибрежных ресторанчиков. Люся совсем не пользовалась косметикой и всюду носила огромные, в пол-лица, очки — чтобы никто не узнал. Нам обоим очень нравилось это «агентурное» существование — мы принадлежали только друг другу. Прошла всего неделя, когда, вернувшись с пляжа, она вдруг начала складывать дорожную сумку.

— Ты куда?

— Мне нужно улетать, — лицо мрачное, губы сжаты.

— Что случилось? У тебя еще три дня свободных...

— Проводи меня в аэропорт.

Всю дорогу она молчала и, уходя на посадку, даже не оглянулась. На следующий день я поменял билет и поехал на поезде в Москву. Люси в столице уже не было — она отбыла в Ленинград, где на студии «Ленфильм» должна была озвучивать «Старые стены».

Испытывая страшную неловкость, я обратился к отцу: — Папа, мне нужно срочно в Питер. Дай денег на билет и гостиницу.

Тогда-то Тобяш Давыдович Купервейс впервые и озвучил свои опасения, которые спустя годы оправдались на сто процентов: — Костя, опомнись! Разница в возрасте — дело второе. Первое и куда более серьезное — разница в статусе. Она сначала превратит тебя в кролика, а потом съест.

Я бурно протестовал: — Ты не прав! Люся — добрый, открытый человек. В ней нет ни грамма заносчивости и снобизма!

Отец сокрушенно качал головой: — Ты совершаешь страшную, трагическую ошибку.

Деньги, однако, я получил и тем же вечером отправился на «Красной стреле» в Ленинград.

На следующий день в гостинице клещами вытаскивал из Люси причину ее стремительного отъезда из Севастополя. Наконец услышал: — Мы были на пляже, и ты проводил взглядом какую-то блондинистую девицу.

— Ну и что?

— Неужели ты не понимаешь, что этим меня оскорбил?

Я расхохотался: — Посмотрел и посмотрел! Если мужчина не провожает взглядом красивую женщину — он как мужчина кончился! Инцидент был исчерпан, и я даже нашел в нем повод растрогаться и погордиться: Люся меня ревнует! Значит, любит и боится потерять.

В Москву мы вернулись вдвоем, но еще неделю-полторы на Садовой-Триумфальной я появлялся в качестве «ночного гостя», а утром уезжал домой.

Это был один из последних дней августа. Мне предстояло отправиться в суд — закончились три месяца, данные нам с Таней на примирение. Люся поехала вместе со мной. Видела мое волнение и решила поддержать. В здание не вошла — осталась ждать в такси за углом. Заседание длилось недолго — детей у нас с Таней не было, общего имущества тоже.

Сев рядом с Люсей в машину, я выдохнул: — Все, свободен!

— Ну и славно! — улыбнулась она.

На следующее утро я увидел новую, сшитую мне Люсей стильную рубашку висящей в шкафу, рядом с платьями хозяйки. Такое вот своеобразное предложение переехать и жить вместе. Я его с радостью принял.

Тревожился только об одном: как примет меня Маша, которая вот-вот должна была вернуться в Москву после каникул? Но все сложилось как нельзя лучше. Дочка Люси оказалась открытой, доброй девочкой, и мы быстро нашли общий язык. Сначала она звала меня «дядей Костей», потом просто по имени, а спустя полгода, когда мы втроем отправились в Ялту, где у Люси было несколько съемочных дней, я услышал: — Костя, а можно я буду называть тебя «папой»?

Бросил короткий взгляд на Люсю и понял, что вопрос-просьба не был для нее неожиданным. — Конечно, зови! А я тебя буду — «дочкой». Не возражаешь?

Сколько же благодарности было в Люсиных глазах, сколько тепла! — Спасибо тебе, — прошептала она. — Маша еще никого не называла «папой». Прежде у нее даже желания такого не возникало.

Так в двадцать четыре года я стал отцом четырнадцатилетней дочери.

Сейчас, вспоминая себя сидящим на родительском собрании рядом с солидными папашами и мамашами, не могу удержаться от грустной ухмылки. Насупленные брови, серьезный взгляд, усы, которые отрастил, чтобы казаться старше, голос с добавлением «басовых» нот: «Да-да, я понимаю, нам действительно следует больше внимания уделять математике. Я проконтролирую, как Маша готовится к урокам». Обещание свое сдержал: проверял домашние задания, помогал писать сочинения.

А Люсино воспитание заключалось в разносах, которые она время от времени устраивала дочке. Рефреном звучало: «Как можно быть такой бестолковой?! Актерского, музыкального таланта нет, так хоть училась бы хорошо!» Участвовать в таких разборках я считал себя не вправе, но в душе за Машу обижался: «Вовсе девочка не бездарна. Слуха действительно нет, но чувство ритма и пластика присутствуют — танцует прекрасно!»

Уверен, судьба Маши сложилась бы совсем по-иному, если бы мать была к ней чуточку внимательней и сни­сходительней. Если бы у нее вообще находилось время для дочери. Но Люся считала себя в первую очередь Актрисой. И во вторую, и в третью... Недостаток любви и тепла пыталась компенсировать девочке бабушка Елена Александровна (по-домашнему Леля) — замечательная женщина, с которой у меня сложились прекрасные отношения. С ней и со мной Маша делилась своими проблемами и девичьими секретами, к нам шла за утешением после ссор с матерью. Правда, и сама Люся, устроив дочери головомойку, потом переживала — подходила к Маше, обнимала, жалела.

Поздней осенью 1973 года мы отправились на гастроли. Исколесили весь Казахстан. Выступали в неотапливаемых клубах, где мои пальцы примерзали к клавишам раздолбанного пианино со свитыми на струнах мышиными гнездами. На одном из таких концертов зрительница протянула Люсе букет пластмассовых роз, щедро спрыснутый одеколоном. Прижимая его к груди, Гурченко долго кланялась. В начале семидесятых такие подарки способны были Люсю растрогать. Она умела быть благодарной за любую малость. Когда я в первый раз принес ей завтрак в постель (потом это стало ритуалом), Люся едва не расплакалась: «До тебя я только мечтала, чтобы мужчина так ко мне относился. Чтобы так любил. Иногда кажется: Бог, забрав папу, послал мне тебя...»

Наверное, тогда, на этих тяжелых гастролях, мы и стали по-настоящему близки. Душевно, эмоционально. Люся не хотела официально оформлять отношения, запрещала мне даже думать об общем ребенке. Но мы были вместе, и этого Косте Купервейсу казалось достаточно.

Будучи бессменным Люсиным аккомпаниатором, я успевал еще и работать в «Москонцерте», и заниматься всеми хозяйственными делами: закупал продукты, разбирался с водопроводчиками-сантехниками, гонял Машиных кавалеров, которые забирались в окно ее комнаты по троительным лесам. Леля убирала квартиру, стирала, гладила, готовила. Люся от всех домашних дел была освобождена. Возвращаясь со съемок, она ложилась в кровать и читала присланные сценарии. Кто-то сейчас решит, что я ставлю ей это в укор или жалуюсь. Отнюдь. И мне, и Леле нравилось заботиться о Люсе.

...Звонок Лели застал меня в «Москонцерте»: «С Люсей беда! Ее прямо из «Мосфильма» отвезли в ЦИТО!» Бросив все, поехал на «Войковскую». От метро бежал так, что казалось — выскочит сердце. До сих пор помню ее лицо на больничной подушке. Мертвенная бледность просвечивала даже сквозь грим, а нарисованный на щеке цветок казался таким нелепым.

Толпившиеся в коридоре члены съемочной группы рассказали, что случилось. На территории «Мосфильма» залили каток, где должен был сниматься ледовый танец Козы, которую играла Люся, и Медведя в исполнении Олега Попова. Гурченко на коньках ни разу не стояла, но, надев их, сразу поехала. После двухчасовой репетиции прозвучала команда «Мотор!», и во время первого же па Попов не удержал партнершу. Люся упала, Олег рухнул ей на ногу. Результат — разлетевшаяся на восемнадцать осколков лодыжка. Люся перенесла массу тяжелых и, как оказалось, совершенно ненужных врачебных экспериментов, но в итоге все-таки было решено делать операцию. Кость врачи собрали, скрепив осколки килограммом железок, ногу от кончиков пальцев до паха заковали в гипс. Я практически жил в ЦИТО. В течение двух месяцев отлучался домой только для того, чтобы привезти приготовленные Лелей завтрак, обед и ужин. Ночами не спал, а дремал. Чутко, как мать у постели младенца.

Здесь я позволю себе сделать небольшое отступление. В своих интервью Людмила Марковна жалуется на «неудачную судьбу», на то, что ей «никто никогда не помогал», что «всегда и везде» она одна. Читая их, хочется воскликнуть: «Людмила Марковна, побойтесь Бога! Вам ли жаловаться? С 1956 года ходите у народа в любимицах! Столько замечательных ролей за плечами, столько работ с гениальными режиссерами! И всегда рядом с вами были близкие люди — мужья, друзья. Со временем эти люди попадали в разряд «бывших», но не ваша ли в том вина? И не вы ли их тут же зачисляли в «подлецов» и «предателей»? Прав Борис Моисеев, сказавший в одном из недавних интервью: «У нее (Людмилы Гурченко) есть одно ужасающее свойство характера — она не знает чувства благодарности».

Спустя неделю в ЦИТО зачастили парламентарии от съемочной группы. Предстояли натурные съемки в Румынии, каждый день простоя оборачивался большими убытками. Режиссеру Элизабете Бостан предложили поискать исполнительнице главной роли замену, но она отрезала: «Или Гурченко, или я ухожу из проекта!» Поначалу оперировавший Люсю профессор о зарубежной командировке и слышать не хотел, но потом смилостивился: «Хорошо, отпущу. Но только при условии, что с Людмилой поедет Костя». В некоторых кадрах фильма «Мама» внимательный зритель наверняка заметит мужские руки на талии главной героини — мои руки. Стоять подолгу на одной ноге Люся не выдерживала, и я, присев сзади на корточки, держал ее, пока снимался эпизод. Без моей помощи она вообще не могла передвигаться, даже по гостиничному номеру.

На площадке Люся не позволяла себе ни единой жалобы, ни одной болезненной гримасы, но когда мы оставались вдвоем, едва не плакала. Однажды взмолилась: «Костя, я больше не могу! Под гипсом будто сотня муравьев ползает — кожа чешется невыносимо. И коленка задеревенела. Если я сейчас не согну ногу — умру». И я чуть ли не до утра пилил перочинным ножиком гипс. В результате остался немного не достающий до колена сапожок. Представляю, какими словами крыла постояльцев горничная, убиравшая номер. Все вокруг — бархатные портьеры, покрывало на кровати, ковер — было покрыто белой пылью.

Румынская пятидесятидневная командировка сроднила нас еще больше, и теперь мы не могли подолгу обходиться друг без друга. Если я не был занят на репетициях и концертах, отправлялся с Гурченко на съемочную площадку. Мы вместе разбирали эпизоды, которые предстояло снять, Люся проверяла на мне придуманные ею реплики и разные варианты интонаций. Вечерами дома читали присланные с разных студий сценарии, репетировали музыкальные номера для «Бенефиса» — того самого, что и по сей день входит в сокровищницу отечественного телевидения. Семейная идиллия — да и только...

Когда же появились первые трещины, приведшие наш союз к краху?

Наверное когда Люся стала позволять себе резкие замечания в адрес моих родителей. Однажды мы были в Люблино на «воскресных пирогах» и моя простодушная мама попросила: «Люсенька, а не могли бы вы пригласить к нам в гости мою любимую актрису Зою Федорову?» Ответом Люся маму не удостоила, зато мне потом этот эпизод припоминался годами. С издевкой, с презрением: «Надо же! Общество Зои Федоровой твоей матери понадобилось!»

В другой раз уже родители приехали к нам. Кажется, был день рождения Люси. Во главе стола сидел Юрий Никулин, с которым Гурченко снималась в фильме «Двадцать дней без войны». Юрий Владимирович говорил тосты, рассказывал анекдоты. Все хохотали от души. В какой-то момент мой папа решил внести в общее веселье свою лепту. «У меня в запасе тоже забавный анекдотец есть», — начал он и тут же осекся. Люся смотрела на него таким испепеляющим взглядом! Когда гости разъехались, в доме разразился скандал: «Какая бестактность! При Никулине пытаться рассказать анекдот! Твой Давыдович, он что, не понимает, кто сидит с ним за одним столом?! Куда он полез?!»

На следующий день рождения Люся решила моих родителей не приглашать. Я долго готовил их к тому, что праздника не будет: дескать, Люся устала, ей не до застолий. Торжество, однако, состоялось. В разгар веселья в дверь позвонили. Я пошел открывать и увидел на пороге маму и отца с огромным букетом цветов. Наверное, на моем лице был написан испуг, потому что мама затараторила скороговоркой: «Здравствуй, Костик! Мы на минутку — только поздравим именинницу и сразу уйдем».

Люся выглянула из комнаты в прихожую: «Костя, кто там? А-а, Тобяш Давыдович, Елена Константиновна...» Приняла цветы, но за стол не позвала. От стыда и горечи мне хотелось провалиться! С минуту стоял раздавленный посреди прихожей, а потом бросился следом. Догнав, обнял обоих, пытался что-то объяснять... Как только перед глазами встает эта картина: папа и мама идут под руку к метро — сердце сжимается в комок. А чувство вины перед ними, на много лет, по сути, лишившимися единственного сына, не покидает ни на минуту.

Даже после того случая я еще не раз пытался наладить между Люсей и моими родителями добрые отношения. Поскольку им вход в наш дом был уже заказан, уговаривал ее поехать к «старикам». Эти визиты только усугубляли ситуацию. Прощаясь, я видел на лицах папы и мамы растерянность: дескать, извини, сынок — опять мы что-то не так сказали или на стол не то подали... А по дороге домой выслушивал очередную порцию критики в адрес родителей. В конце концов поездки в Люблино стали совсем редкими...

Следующим этапом Люсиной «программы» было отлучение меня от работы с другими исполнителями. Я работал в «Москонцерте» с прекрасными солистами: Геннадием Беловым, Майей Кристалинской (на протяжении семи лет!), Роксаной Бабаян. Мое сотрудничество с Роксаной — удивительной женщиной, уникальной певицей — Люсе особенно не нравилось. Что стояло за ее недовольством? Может быть, ревность? Не знаю, но так получалось, что если мне предстояло выехать с Роксаной на гастроли, у Люси «нарисовывались» или концерт, или важная встреча, или гости. «Скажи, что ты не можешь, — говорила она. — В конце концов, есть другие музыканты». Роксана шла мне навстречу. Раз, другой, третий. А в четвертый я услышал: «Костя, ты очень талантливый пианист и хороший человек, но я не могу все время подстраиваться под график Гурченко».

Теперь, когда в профессиональном плане Костя Купервейс стал полностью от нее зависим, Людмила Гурченко принялась уничтожать мужа как личность. Если раньше, никак не представляя публике на концертах (в лучшем случае делая жест рукой, после которого я вставал из-за рояля и раскланивался), наедине Люся засыпала меня комплиментами «Ты играл прекрасно!», то теперь все чаще звучало: «Средненький ты музыкант, дорогой, ой сред­ненький!»

На фирме «Мелодия» мы записывали пластинку. Люся пела, я вместе с прекрасным музыкантом Виталием Барышниковым играл. Готовя конверт для новинки, ведущий редактор Владимир Рыжиков попросил меня дать мое фото и написать краткую автобиографию. «Костя — скромный человек, — вмешалась Люся. — Он не захочет, чтобы его портрет был на обложке». Пластинка вышла «без моего участия».

Временами Гурченко начинало казаться, что я «тяну одеяло на себя». Однажды нас пригласил в гости режиссер Михаил Швейцер. Там же был и Булат Окуджава. Люсю попросили спеть. Я сел за рояль. После нескольких песен Булат Шалвович сказал: «Если бы я умел играть как Костя!» Этого оказалось достаточно, чтобы дома мне был устроен скандал: — Ты нарочно играл громко, чтобы забить мой голос! Чтобы все внимание было тебе!

— Как тебя можно «забить»? Ты солистка, люди слушают и смотрят на тебя!

Аргумент принят не был, и в течение нескольких дней Люся со мной не разговаривала.

Прошло какое-то время, и Михаил Швейцер предложил мне написать музыку к его очередному фильму.

От восторга сперло дыхание: гениальный режиссер работал только с Шнитке, и вдруг такое доверие мне! Конечно, я попробую! В голове начали рождаться мелодии, я стал их потихоньку записывать. А вскоре узнал, что у Люси со Швейцером состоялся телефонный разговор: — Да что вы, Михаил Абрамович, какой из Кости композитор? Он обычный пианист.

— Тут ты не права, - возразил Швейцер. - Константин профессиональный аранжировщик, блистательно импровизирует - значит, и музыку писать может. Пусть попробует!

— Пустое это, ничего не получится, - отрезала Люся.

Между тем в роли композитора я себя все-таки попробовал. Музыка большинства песен к фильму «Моя морячка» написана и записана на студии Константином Купервейсом. Это может подтвердить режиссер Анатолий Эйрамджан — кстати, едва ли не единственный, кто поддержал меня после ухода от звезды и для новых фильмов которого я писал музыку. Однако в титрах «Моей морячки» значится: «Композитор — Людмила Гурченко». Люся не могла позволить, чтобы я хоть чуточку выглянул из ее тени.

Примерно в тот же период один из наших общих друзей задал Люсе вопрос: — Марковна, а сколько Костя получает?

— Что значит «получает»? Мы деньги не делим, все идет в общий котел.

— Непорядок. Костя у тебя и директор, и концертмейстер, и бухгалтер, и еще бог знает кто, а зарплаты у него нет? Он мужчина и должен знать, какую сумму вносит в семейный бюджет.

Больше мы не встречались. Он был вычеркнут Гурченко из списка друзей и знакомых.

Я никогда не был человеком меркантильным и никогда не сидел ни на чьей шее. Конечно, зарабатывал меньше, чем Людмила Марковна, но и наши запросы, как говорится, «рядом не стояли».

К концу восьмидесятых от Гурченко «образца» 1973 года — немного взбалмошной, но все равно милой и доброй — не осталось ничего. Маша к тому времени вышла замуж, жила отдельно и на глаза матери старалась не показываться. Звезда отрывалась на мне и Леле.

«Что ты тут расселась?!» — орала Люся на мать, когда та, весь день простоявшая у плиты на отекших, «слоновьих» ногах, чтобы как следует принять дочкиных гостей, без сил опускалась на стул и засыпала под телевизор. В другой раз я слышал из кухни: «Сколько можно жрать? Ты и так уже полтора центнера весишь!» Обвиняла Люся мать и в том, что та потихоньку таскает у нее деньги. Хотя зачем они были Елене Александровне, когда она даже из дому не выходила?

Меня Люся изводила сценами ревности — совершенно беспочвенной. Чтобы я вдруг не подумал, что за высочайшим недовольством стоит любовь, отповедь неизменно заканчивалась словами: «У меня должна быть безупречная репутация, а ты своим б...вом роняешь на нее тень!» Оправдываться было бессмысленно. Это произошло в марте 1991 года. Доведенный до отчаяния очередной истерикой, я подумал, что не хочу больше жить. Вышел на балкон, закрыл глаза, перегнулся через перила. И вдруг представил, как Люся смотрит вниз на мое распластанное тело и, скривив в презрительной усмешке накрашенный рот, роняет: «Ну и дурак!» Вернулся в комнату и сказал, что ухожу. Навсегда.

«Скатертью дорога!» — прозвучало вслед.

Через день Люся позвонила, чтобы я приехал за вещами, которые она собрала САМА! В прихожей стояли четыре тюка с моей одеждой, клавиши, аппаратура. Прислонившись к косяку, Люся молча наблюдала, как я таскаю их вниз к машине.

В люблинской квартире я оказался один — родители уехали в Смоленскую область, где уже давно купили старенький дом. Связи не было, и меня терзала тревога еще и за них. Взять билет и поехать? Но как я мог показаться перед отцом и мамой таким разбитым, раздавленным? Неделю пролежал лицом к стенке — собирал себя по клочкам и кусочкам. За эти дни Люся позвонила раз двадцать. Кричала в трубку: «Уматывай в свой Израиль!» От Маши был один-единственный звонок. Но каким же тоном названая дочь со мной разговаривала! Никак не обращаясь, не спросив, как себя чувствую, сразу пошла в атаку: «Как ты мог так поступить с мамой? Она же столько для тебя сделала!» Я узнавал и речевые обороты, и интонации. Не Машины — Люсины. Потом расслышал и свистящий шепот «суфлерши». Положив трубку, сел на кровать и обхватил голову руками: «Что же она делает с людьми? Зачем так их ломает? Маша — она же добрый человечек и не может не помнить, сколько хорошего в ее жизни связано со мной...»

Перед глазами одна за другой проплывали картинки: вот я и Леля дежурим на Машином выпускном, вот мы с дочкой носимся по магазинам в поисках самого лучшего платья невесты, вот в «Национале» обсуждаем свадебное меню. Когда дочке пришло время рожать, а ее муж Саша был в командировке, она позвонила не матери, а мне. Мчался в роддом, подгоняемый стонами-криками с заднего сиденья: «Папа, скорее! Рожаю!», потом дежурил под окнами несколько часов, терзал дежурную сестру вопросами: ну что там? Еще не все?

Домой влетел на крыльях: — Люся! Ты где?!

— Лежу в ванной.

Распахнул настежь дверь: — У нас родился мальчик!

— Марк... — вымолвила она и прикрыла глаза опушенной пеной ладонью...

Встречали Машу и маленького Марка мы с Сашей. Люся в роддом не поехала. Не потому что была занята — просто считала, что подобные «процедуры» ей не по статусу. Надо было как-то жить дальше. Я позвонил ребятам, некогда игравшим со мной в ансамбле, предложил собраться и начать готовить программу: «У меня в Бельгии и Голландии есть кое-какие связи, смогу устроить маленькое турне». Они согласились, мы начали репетировать. До начала зарубежных гастролей надо было на что-то существовать, и вечерами я «бомбил» — возил пассажиров от метро «Текстильщики» в Марьино.

Однажды по старой памяти наведался в стол заказов крупного магазина, где прежде закупал продукты в канун праздников, дней рождений и визитов к актрисе Гурченко иностранных коллег. Работавшая там милая улыбчивая Наташа, ответив на приветствие, спросила:

— Костя, а ты чего такой загруженный?

— С женой расстался.

— Да ты что? Как можно? Вы же вместе столько лет! На тебе лица нет... Пойдем-ка ко мне в кабинет, я коньячку налью.

Тут и выяснилось, что на прежнем рабочем месте Наташа оказалась случайно. Ее повысили в должности, назначив директором и дав в подчинение более сотни сотрудников. Не удержусь от цитаты из Людмилы Марковны: «Кричал «Люблю!», а женился на продавщице!» Не была Наташа продавщицей — руководила огромным магазином. Впрочем, для меня ее должность не имела никакого значения... Мы сели, выпили коньяку, поговорили. Я смотрел на Наташу и ловил себя на мысли, что вот с такой женщиной мог бы прожить до глубокой старости. В любви и согласии. Но Наташа была замужем, растила дочку и, казалось, чувствовала себя в своей семье абсолютно счастливой. Прощаясь, я попросил разрешения звонить, когда станет совсем худо. «Конечно, звони!» — ответила Наташа и посмотрела с таким дружеским участием, что у меня перехватило горло.

«Нет, не буду ни звонить, ни приезжать сюда, — решил я по пути домой. — Будущего у нас нет — так зачем душу напрасно терзать?»

Шел третий месяц моей жизни в Люблино, когда однажды, подняв трубку домашнего телефона, я услышал Люсин голос:

— Мне очень плохо. У меня что-то с ногой.

Она знала, что именно нужно сказать. После ЦИТО и румынской командировки слова «нога» и «боль» ввергали меня в панику.

— Сейчас приеду.

— Не нужно. Я через час перезвоню.

Через час действительно раздался звонок. Но не телефонный, а в дверь. На пороге стояла Люся.

Как я потом понял, моя гражданская жена прибыла проверить: не запил ли я? А может, сижу небритый-немытый взаперти и лью слезы? Или вдруг уже нашел ей замену и нежусь в кровати с какой-нибудь длинноногой, пышноволосой блондинкой? Обойдя всю квартиру и оглядев меня с ног до головы, гостья тихо сказала: «Поехали домой».

И я поехал. Спросите зачем — не отвечу. Где-то в глубине подсознания я понимал: ничего хорошего у нас с Люсей быть уже не может. Но все равно загрузил в багажник аппаратуру, вещи... Сегодня я не хмыкаю скептически, когда слышу про зомбирование, в результате которого люди полностью теряют контроль над своей волей. Верю, что человек, услышав в телефонной трубке «Семьдесят семь», забирается на крышу высотного дома и сигает вниз. Многим, очень многим своим поступкам конца восьмидесятых годов я не могу найти разумного объяснения.

Спустя две недели, которые прошли в довольно мирной обстановке, Люся сказала: — А зачем нам столько машин? Все равно везде вместе ездим. Давай продадим одну.

— Какую?

— Ну не новую же «девятку», которую мне подарили на кинофестивале? Наверное, твою — она постарее и пробег побольше. А тебе, если захочешь, потом купим что-нибудь более солидное.

Продали.

Вскоре — еще одно предложение: «Твоя аппаратура устарела. Если ее продать и добавить хорошую сумму, можно приобрести стоящую». Теперь я понимаю, зачем Люсе было нужно мое возвращение. Чтобы выдавить из своей жизни снова, но уже голым и босым. Без машины и профессиональной аппаратуры, с которой я мог выступать.

А еще — закольцевать нашу историю, чтобы придать композиции целостность. Именно для этого ей понадобилась и совместная поездка в Севастополь. Однако мне путешествие в края, где прошла наша «медовая» неделя, было преподано совсем в ином ключе — как попытка вернуть прежнее взаимопонимание. Поначалу она держалась в рамках выбранной роли, хотя я видел: Люсю бесит каждый мой жест, каждое сказанное мной слово.

Мы подъезжали к Севастополю, когда в ответ на какую-то мою — совершенно нейтральную — реплику Люся, кипя от злости, сорвала с пальцев перстни с изумрудами-бриллиантами и швырнула их в придорожный кустарник. У меня внутри все клокотало от ярости, но я молча вышел из машины, собрал цацки. Пока я шарил по кустам, Люся сидела в салоне.

От смены ее настроения можно было сойти с ума: полдня она мурлыкала и ластилась как кошка, полдня походила на разъяренную пантеру. Накануне отлета в Москву вдруг заявила, что хочет побывать в Форосе. В стоящем на Красной скале храме Вознесения Христова один из служителей рассказал легенду о его основании. Больше ста лет назад юная дочь местного купца отправилась по горным дорогам на прогулку в экипаже. Вдруг лошади понесли — и прямо к крутому обрыву. Гибель девушки казалась неминуемой, но на самом краю гнедая пара остановилась как вкопанная. На этом месте отец чудом спасшейся красавицы и воздвиг храм. Люся загорелась идеей повенчаться. Именно здесь, в этой церкви.

Ее не смутило ни то, что я некрещеный («Это не важно»), ни то, что был пост («Я договорюсь»). Мы стояли перед аналоем, а у меня на душе скребли кошки: «Не то делаем! Так нельзя!» Исподволь бросал на Люсю взгляды. Ее лицо было исполнено строгой торжественности. Гурченко не могла не понимать, что это не таинство, а фарс! Тогда зачем ей все это было нужно? Думаю, для того, чтобы испытать новые эмоции и положить их в свою артистическую копилку. А может, она надеялась, что обряд поможет меня удержать? Вскоре после возвращения из Севастополя мы отправились на гастроли в Америку. Входим в аэровокзал Шереметьево, и тут же наперерез бросается яркая, модно одетая женщина и обнимает меня:

— Костька, это ты?! Какая встреча! Не узнаешь, что ли?

Конечно, я узнал свою первую любовь. Но в голове вертелась одна мысль: «Все, пропал!» Постарался сохранить присущую моменту радостную мину: — Люся, познакомься, это...

Гурченко с каменным лицом смотрела в сторону.
— Здравствуйте! Меня зовут Оля, — моя знакомая протянула Люсе руку.

Гурченко, не ответив на приветствие, развернулась и быстрым шагом направилась в VIP-зал. Там сорвала с пальца обручальное кольцо и с размаху швырнула в дальний угол. Свидетелями сцены были два десятка пассажиров, в том числе Валентина Терешкова. Я поднял кольцо: «Возьми». Слава богу, Ольга не летела с нами одним рейсом. В салоне самолета я два часа выслушивал от Люси нелестные высказывания в ее адрес.

Наконец не выдержал: — Хватит!!!

— Что, опять бунт? Чем на сей раз швыряться будешь? Телефонов тут нет!

Ах вот она о чем... Вспомнила. Да, был такой факт. Года два или три назад, когда Люсина «звездность» уже начинала зашкаливать.

Я заключил договор на несколько концертов в Тольятти. Музыканты на вокзале грузят аппаратуру, нам через пятнадцать минут выезжать в аэропорт.

И вдруг Люся заявляет, что никуда не поедет.

— Почему?

— А не хочу! Ты договаривался — ты и езжай, выступай там со своим ансамблем. Если вас кто-то слушать будет.

— Все билеты проданы! Люди тебя видеть и слушать хотят.

— А-а-а, ты все-таки это понимаешь? Что меня, а не какого-то Костю Купервейса.

Тут я схватил не умолкавший ни на минуту во время нашей «беседы» телефон и запустил им в стену.

В глазах Люси мелькнул интерес: — Что, восстание рабов? Взбунтовался?

— Да!!! — заорал я ей в лицо.

На гастроли мы тогда поехали. Поездом, вместе с музыкантами, потому что в аэропорт уже не успевали. Концерты в США проходили при полных залах и с большим успехом. Представительница американской компании, которая организовала гастроли, предложила подумать еще над одним совместным проектом: мол, у меня есть связи и в шоу-бизнесе, и в Голливуде, так что можем «замутить» нечто совершенно феерическое!

Я загорелся и вскоре предложил Марине идею художественного фильма. Две сестры еще совсем маленькими девочками потерялись во время войны. Одна каким-то образом оказалась в Америке, другая осталась в России. Обе, повзрослев, стали актрисами. И не просто актрисами, а звездами в своих отечествах. Только наша, чтобы заработать на кусок хлеба, вынуждена ездить на «жигуленке» с концертами по затерянным в степи клубам, а вторая раскатывает на «бентли», живет в роскошном особняке, получает миллионные гонорары. И вот однажды картины, в которых они снялись, одновременно номинируются на «Оскара». Встретившись на сцене, женщины понимают, что удивительно похожи. В общем, хеппи-энд, все рыдают — и участники церемонии «Оскар», и зрители в кинозале. Роль русской звезды должна была играть, естественно, Люся, а американской — Ширли Маклейн, с которой, как любила повторять Гурченко, они «удивительно похожи».

Через неделю после нашего возвращения в Москву — звонок. «Все идет по плану! — радостно кричит в трубку Марина. — Я вылетаю к вам в Москву, расскажу, как будем работать».

Спустя пару дней принимаем ее у себя. Гостья раскладывает на столе бумаги: — Во-первых, я оформила у адвоката авторские права на идею картины о двух актрисах. Во-вторых, сняла офис в «Национале» и уже зарегистрировала совместное предприятие. Костя — генеральный директор. Мы будем проводить на периферии конкурсы красоты, победительниц привозить в Москву, здесь обучать их дефиле и прочим премудростям, а потом как модельное агентство поставлять красавиц рекламщикам. Поверьте, это очень выгодный бизнес! За год мы заработаем солидную сумму и сможем частично финансировать фильм...

— Это что, Костя будет б...й отбирать?!
Марина растерялась: — Ты о чем? Это же работа! Деньги для фильма, который сделает тебя знаменитой на весь мир!
— Нет, этого не будет.
— Ты крейзи, Люся, настоящая крейзи! — Марина подхватилась из-за стола, сгребла бумаги и выскочила из квартиры, хлопнув дверью.

У Люси был вид победительницы. Над кем? Над чем? Наверное, в очередной раз — надо мной. Она пресекла на корню перспективу, в которой сорокаоднолетний Костя Купервейс стал бы самостоятельно зарабатывать деньги. И вообще поднял бы голову. Она не могла этого допустить. Кажется, именно в тот вечер я впервые позвонил Наташе. Пошел гулять с собакой, увидел телефон-автомат, забрался с псом на руках в будку... Мы проговорили больше часа, и я почувствовал, что ледяной ком внутри начал таять. От ее голоса, от участливых расспросов, от незатейливого: «Вот увидишь, все наладится...»

Стал звонить каждый вечер, а потом поехал к Наташе на работу. Мы опять долго сидели напротив друг друга, пили чай, разговаривали. Наташа смотрела чистыми, излучавшими тепло и нежность глазами, а я с каждой минутой все яснее понимал, что влюблен. Неожиданно для самого себя порывисто взял ее за запястье: «Уходи ко мне!» Вернувшись домой, сложил в пакет свои документы, кой-какую одежду и уехал в Люблино. Теперь у меня не было ни машины, ни инструментов. Я не мог по новой собрать ребят в оркестр, не мог и «шабашить» на дорогах. Отправился в ресторан «Арбат», где работал знакомый администратор.

Узнав, что хочу получить в его заведении должность пианиста, приятель долго на меня таращился: — Костя, после концертов в Кремле... Не слишком ли? Я нацепил на лицо бодрую улыбку: — Нормально. Короны у меня нет, так что сваливаться нечему.

Зарплата пианиста не ахти какая, но ближе к полуночи на рояле вырастала стопка фишек — ими делились сорвавшие крупный выигрыш в казино клиенты. Наташа уже познакомилась с моими родителями, которые полюбили ее сразу, с первой минуты. Мама до сих пор вспоминает эту первую встречу: «Наташа села рядом, взяла мою руку в свою, положила голову на плечо. Мне кажется, я и сейчас чувствую тепло, которое от нее исходило...» Каждый свободный вечер я проводил с Наташей. Приезжал к ней в магазин, дожидался закрытия, чтобы, провожая до дома, еще хоть полчаса побыть рядом. Обычно мы шли пешком, но в тот вечер мела пурга. Я судорожно соображал, хватит ли денег на такси, когда Наташа взяла меня под руку и сказала: «Смотри, какая погода изумительная. Давай прогуляемся». Она все поняла и не захотела ставить меня в неловкое положение! Могла заплатить таксисту сама, но побоялась унизить.

Спустя пару недель друг и коллега Михаил Орлович предложил: «Костя, забирай мои «Жигули». Я купил новую машину, а эту передаю по наследству тебе. О деньгах не переживай. Расплатишься, когда сможешь». Как же я был ему благодарен! В тот же вечер поехал на «обновке» за Наташей.
Распахнул перед ней дверцу: — Прошу вас!
— Что это за машина, Костя? Откуда?
На улице ветер, мороз, а в салоне тепло, играет музыка, через несколько дней Новый год. Как же мы были счастливы!

А двадцать восьмого декабря в люблинской квартире раздался звонок. Это была Люся: «У машины спустило колесо. Мы перерыли весь багажник в поисках разводного ключа. Приезжай и сам ищи, куда ты его засунул. Не сомневаюсь, что специально». Мне бы сказать: «Ищи сама!» и бросить трубку, а я, будто услышавший кодовый сигнал зомби, поехал.
Открываю багажник — ключ лежит сверху. — Да вот же он!
— Это ты его только что подкинул. Потом колесо поменяешь — пойдем домой.
Я иду за ней. В прихожей опускаюсь на табуретку. У меня нет сил.
Люся кладет руку на плечо: — Может, тебе чем-то помочь?
Я молчу.
— Что нужно, чтобы мы опять были вместе? — все тем же мягким, проникновенным голосом интересуется Люся.

Чудовищная усталость наваливается на плечи.
— Чтобы у тебя с моими родителями были хорошие отношения, — отвечаю первое, что приходит в голову.
— Хорошо, завтра же едем к ним.

Я остаюсь, сам не зная зачем. Утром мы отправляемся в Люблино. И там Люсю прорывает. Сколько же гадостей о единственном сыне услышали Тобяш Давыдович и Елена Константиновна! По возвращении Леля встретила нас настороженным взглядом: — Все в порядке?
— Не твое дело! — оборвала Люся мать. И уже обращаясь ко мне: — Ты изменился. Стал чужим. У тебя кто-то есть?!
— Да! — не выдержал я.

Что тут началось! Гурченко металась по квартире, изрыгая матерные ругательства и в мой адрес, и в адрес той, на кого я ее «променял». На негнущихся ногах я пошел в прихожую, снял с вешалки куртку. Меня колотило так, что не мог попасть в рукава.
— Останови его! Если он уйдет, ты пропадешь! — взмолилась Леля.
— Замолчи! — отрезала Люся и, оттолкнув меня, с криком «Б...дун!» первой выскочила из подъезда, села в припаркованную рядом машину и на огромной скорости рванула с места. Метров через пятьдесят затормозила и картинно упала головой на руль. Я, не останавливаясь, прошел мимо — к станции метро.

В голове стучало: «Никогда! Никогда! Никогда!»
Поехал не домой, а к Наташе. Все ей рассказал.
— Костя, я больше таких уходов не выдержу...
— Прости!
Вскоре мы стали жить втроем: я, любимая женщина и ее дочка Леночка. В «однушке», которая досталась Наташе после развода с мужем.

Я по-прежнему работал в ресторане пианистом, но теперь только по выходным. Зарплата — курам на смех. От приятелей (тех, кто не отвернулся от меня после расставания с Гурченко) то и дело слышал: «А почему ты не обратишься к Михалкову или Рязанову? Вы ведь так дружили!» Нет, просить помощи я ни у кого не хотел.

Заняв денег, стал ездить в Арабские Эмираты. В Дубаи селился в приличном отеле, потом шел на оптовый склад, говорил, что нужно: столько-то видеомагнитофонов, столько-то музыкальных центров, столько-то коробок свитеров, спортивных костюмов и колготок. На моих глазах все запаковывалось и отправлялось в аэропорт — к рейсу грузового самолета. В Москве товар развозился по магазинам. Так что не права Людмила Марковна — сам я ничем не торговал. И с ассортиментом — «кастрюлями» и «стульями» — у нее промашка вышла. Неверную информацию поставили народной артистке детективы, которых она наняла, чтобы следить за мной и Наташей. Не погнушалась поехать в бюро, не пожалела денег.

Мы замечали машины, которые медленно ехали вслед за нами, и сидевших в них пассажиров, которые щелкали затворами фотоаппаратов, видели одетых в неприметно-серенькое ребят, топтавшихся у служебного входа в магазин. Терялись в догадках: кто за нами может следить? Ответ нашли в книге «Люся, стоп!» В ней Гурченко призналась, что для слежки за Костей Купервейсом нанимала частных сыщиков.

Вскоре после поступления бестселлера в продажу мне позвонила знакомая, муж которой был генерал-майором милиции: «Костя, ты новую книгу Гурченко читал? А знаешь, она ведь и к моему супругу обращалась — просила пустить за тобой «хвост» и организовать круглосуточный пост у квартиры, где живешь. Муж, естественно, отказал. После этого Людмила Марковна прекратила с нашей семьей всякие контакты». Зачем Гурченко понадобилась слежка и «компрометирующие» меня фотографии, до сих пор понять не могу. Ведь рядом с ней уже был другой мужчина. Люся лукавит, когда пишет, что «близко познакомилась» с нынешним мужем спустя два года после «полного и окончательного» расставания со мной. Их отношения завязались еще во время работы над фильмом «Сексказка», где мой «последователь» был продюсером.

Съемки картины пришлись на период моего полугодового возвращения. В Вильнюс Люся уехала одна, пообещав вызвать, если понадоблюсь. Она не звонила. И тогда я поехал сам. Встретили меня более чем холодно, всячески демонстрируя, что мое присутствие нежелательно. Ну я и не стал обременять — тут же взял билет и вернулся в Москву.

Что там, в интервью, кроме обвинения «за моей спиной готовил свою будущую жизнь», еще было? Что я должен быть благодарен? За что? Это не у меня, а у Людмилы Марковны за время нашей совместной жизни вышли лучшие фильмы: «Мама», «Рецепт ее молодости», «Сибириада», «Двадцать дней без войны», «Вокзал для двоих», «Любимая женщина механика Гаврилова», появилась на свет лучшая книга «Мое взрослое детство», текст которой я перепечатывал из исписанных ею вдоль и поперек амбарных тетрадей. Это при мне были созданы лучшие концертные программы, сняты лучшие телепередачи. В одном из интервью Анатолий Эйрамджан сказал: «После расставания с Купервейсом из творчества Гурченко ушло что-то очень важное. И вернуть это важное ей не удалось, даже заставляя музыкантов играть «как Костя».

Может, Людмила Марковна считает, что я должен быть благодарен ей за подарки? В том числе и за часы, которые она как-то привезла из Эмиратов и сказала, что точно такие у самого шейха? Я гордо их носил, а несколько лет спустя, первый раз приехав в Дубаи, увидел на рынке груды этих часов — по два доллара за штуку...

Мне есть о чем жалеть. О том, что не реализовал свой талант музыканта и композитора, о том, что у меня нет и никогда не будет своих детей, а у моих родителей — внуков. Но за все эти девятнадцать лет я ни разу не пожалел о том, что ушел от звезды по имени Люся Гурченко.

Постоянно в интервью Людмила Марковна поносит не только меня, но и всех своих мужей. Утверждает, что все мы хотели прилепиться к ее славе. Что всех она вытащила из дерьма. А если посмотреть правде в глаза? Иосиф Кобзон был уже известным певцом, отец Маши Борис Андроникашвили (сын известного писателя Бориса Пильняка) был талантливым сценаристом. Да и ваш покорный слуга в двадцать три года уже был не последним человеком в музыкальном мире. Так из какого же дерьма, Людмила Марковна, вы всех нас вытащили?

Расставшись с Гурченко, никто из нас, ваших бывших спутников, не пропал. Иосиф Кобзон стал главной звездой отечественной эстрады, женился на красавице Нелли, у них прекрасная семья: дети, внуки. Я, как видите, тоже в полном порядке. Счастлив, благополучен и очень благодарен своей нынешней жене. За то, что поверила в меня, за то, что рядом с ней я снова стал ЧЕЛОВЕКОМ, у которого есть свои желания, стремления, цели. Человеком, которого уважают.

...Это произошло несколько лет назад. Мы с Наташей ехали по Краснопресненской набережной и вдруг увидели: идущий впереди «мерседес»-кабриолет прижимает к обочине «тойоту». Припарковались невдалеке — посмотреть, чем закончится дело. «Мерс» заблокировал «японке» дорогу, и из него выбрался высокий красавец с пышной гривой. Подошел к «тойоте», вытащил водителя наружу по пояс и несколько раз припечатал его дверцей. Дальше правилам поведения на дороге (видимо, «тойота» где-то подрезала «мерс») красавец учил «наглеца» не один, а с подоспевшими охранниками. В разгар урока из «японки» вышла дама и не спеша направилась к парапету. Это была Людмила Марковна Гурченко. Облокотившись о гранит набережной, она безмятежно глядела на воду — до тех самых пор, пока «обучение» не было закончено и красавец с охранниками не уехали.

Для меня этот случай — яркое доказательство того, что и нынешний муж для Людмилы Марковны не больше чем кролик. Кролик, которым можно легко пожертвовать, а если останется жив — устроить серьезную выволочку за то, что доставил примадонне пять неприятных минут.

Автор - Константин Купервейс

"Быть отцом – для меня это самое главное"

«Миссия невыполнима»? Сегодня на наших экранах актер и продюсер нового блокбастера опровергает это уже в четвертый раз. Ему скоро пятьдесят, и он по-прежнему спасает мир...

Совершенно неожиданно то, что он уже здесь. Нет, я совсем не опоздал, я пришел именно туда, куда он мне сказал, – в отель «Сэр Стэмфорд» у сиднейской Круглой пристани – даже за четверть часа до назначенного времени. А он уже сидит на маленьком рыжем диванчике под окном в баре, поджав под себя ногу, облокотившись локтем о спинку, и сосредоточенно разговаривает по мобильному. Подойдя, я улавливаю финал разговора. Том Круз произносит спокойно, без нажима: «И пожалуйста, убедитесь, что это будет сделано сегодня». У меня лично не остается ни малейшего сомнения: то, что нужно сделать сегодня, будет сделано именно сегодня. Он говорит тоном человека, осознающего свою силу, но несущего ее по жизни с легкостью. В его голосе не было нажима, но не было и просьбы, не было даже интонации распоряжения. Он говорил именно то, что хотел сказать: убедитесь, что это будет сделано. Несите ответственность… Но в его голосе не было и сомнения в том, что собеседник соответствует порученной ему роли. Было доверие к тому человеку. И даже больше – ко всему происходящему в целом.

Это доверие чувствуется и в свободной позе Круза. И в сдержанно-нейтральном костюме – черный пиджак, черные брюки, серый свитер. И в том, как он мне улыбается – совсем не 1000-ваттной экранной «улыбкой Тома Круза», а спокойной улыбкой мужчины средних лет, расположенного к новому знакомому. Улыбкой человека состоявшегося, сильного, причем и в прямом, и в переносном смыслах слова: Круз хоть и невысок (рост всего 170 см), производит впечатление физически сильного человека, мускулистого, ладно скроенного, крепко сбитого. И у него такое же рукопожатие – быстрое и сильное, будто в его ладони сосредоточилась в тот момент вся его энергия. Да, энергия. Если бы меня попросили охарактеризовать Тома Круза одним-единственным словом, я бы употребил это. Он собран и энергичен, дисциплинирован и, как кажется, просто не способен раскисать. Сверх-успех не сделал из него расслабленного сибарита. А романтиком он явно не был никогда: смотрит на меня вопросительно, когда я, стараясь оживить разговор, рассказываю, как люблю Сидней, как могу часами ходить над бухточками района Бондай или по жилому, но такому артистическому Пэддингтону, как люблю прокатиться на монорельсе прямо над Джордж-стрит и переезжать из района в район на самом распространенном здесь виде муниципального транспорта – на пароме, по океану… Мне кажется, он должен меня понять – ведь часть его жизни связана с Сиднеем: он часто здесь бывал, а то и жил, когда был женат на Николь Кидман. А Сидней нельзя не полюбить… Как, по мнению многих, и Николь Кидман. Но Круз, кажется, расстался с обоими – и с прекрасным городом, и с прекрасной женщиной. Он теперь здесь просто в деловой поездке – «кое-какие продюсерские прикидки». То есть теперь он женат на другой прекрасной женщине, и для него актуальна иная география…

Три испытания его славы

Случай с «сект-звездой»

Принципиальная приверженность сайентологии доставляет Крузу серьезные неприятности. В 2005 году Совет Парижа не только отказался даровать ему звание почетного гражданина города, но и вообще объявил его нежелательной персоной – из-за его страстной пропаганды религиозного учения и агитации за признание сайентологии в Европе религиозной конфессией (пока европейцы склонны считать сайентологов религиозной сектой). Решение Совета оперировало такими определениями Круза, как «сайент-боевик» и «сект-звезда». В 2006 году кинокомпания Paramount объявила о прекращении 14-летнего сотрудничества с актером в связи с его «неподобающим поведением». Неподобающим и нетерпимым было сочтено выступление Круза против официальной психиатрии и прописываемых ею «мозгодробительных» медикаментов. Выступление было также вдохновлено сайентологическими убеждениями актера.

Случай с кушеткой

И даже больше – «неприятность с кушеткой», – вот как называет американская пресса экзальтированные прыжки Круза на кушетке (и даже через нее) в ходе телешоу Опры Уинфри в 2005 году. Таким образом актер делился своей радостью в связи с новым чувством – к Кэти Холмс. Этим эпизодом полнятся видео-ресурсы интернета, а сам Круз, хоть и сожалеет о нем, но относится к содеянному вполне иронично: говорит, что наиболее адекватная реакция имела место у его бывшей жены. Николь Кидман лишь поинтересовалась, «где бы достать то, что он курил перед походом на это шоу».

Случай с ориентацией

Том Круз неоднократно судился с таблоидами в связи с распространяемыми ими слухами о нетрадиционности его сексуальной ориентации. В 1998 году он выиграл дело у британской Daily Express, предположившей, что брак с Кидман – прикрытие его гомосексуализма. Еще через три года он выиграл дело против журнала Actustar, опубликовавшего якобы признание одного порноактера, что у него был роман с Крузом. Практически параллельно Круз выиграл и процесс против редактора Bold Magazine, который утверждал, что обладает видеодоказательством гомосексуализма Круза, но вынужден был принести ему свои извинения и подтвердить гетеросексуальность актера.

Psychologies: Вас совсем не посещает ностальгия?

Том Круз: Пожалуй, нет. Я действительно спокойно отношусь к Сиднею – как вообще спокойно отношусь к пейзажным красотам. И я не склонен делить жизнь на прошлое, настоящее и будущее. Это же не английская грамматика! Тут нет «прошедшего продолженного» и «прошедшего завершенного». У нас у всех одна жизнь. В смысле да – жизнь одна, потому что единственная. Но для меня она главным образом одна, потому едина.

Значит ли это, что ваши отношения с Николь Кидман для вас в каком-то смысле продолжаются, они не остались в прошлом?

Т. К.: А как же дети – наши дети, которые проводят со мной не меньше времени, чем с Николь? И вообще – что может «остаться в прошлом»? Что, Paramount в прошлом? Ну да, контракт разорван, но люди со студии – я с ними дружу и работаю и сейчас. Я не идеализирую и не отрицаю прошлого, поэтому и на Сидней не смотрю с ностальгией или там горечью – я тут по-прежнему как дома, это мой город. Как и Луисвилль, где жил в детстве, как Нью-Йорк, как Лос-Анджелес.

То есть для вас прошлое – это не то, что закончилось, чего больше нет...

Т. К.: Но я-то есть! Прошлое – это мы все. Это я сам. Я – его результат, тот, какой я есть теперь. Я не делю жизнь на составляющие. На работу и семью тоже не делю. И фильмы – на те, которые принесут кассу, и те, которые мне интересно сделать. Я снимаюсь и снимаю как продюсер только то, что считаю важным и правильным. Вот пример: мы со Стивеном Спилбергом даже «Войну миров» сделали потому, что хотели сделать историю про свое, про свой собственный отцовский опыт. Инопланетяне – это да, но отношения отца и ребенка на фоне катаклизма – действительно важным нам казалось это. Для меня это и называется жить полной жизнью. «Мы не говорим дома о работе, на работе же и не думаем ни о чем прочем…» Лицемерие! Мания дефиниций. Такой мании у меня нет.

«Я НЕ ДЕЛЮ ЖИЗНЬ НА ВРЕМЕНА. ПРОШЛОЕ – ЭТО И ЕСТЬ Я САМ, ТОТ, КАКОЙ Я ТЕПЕРЬ»

Вы хотите сказать, что знаете за собой другие?

Т. К.: Пожалуй... Может быть, главная – это регулярно доказывать себе, что смогу то, чего раньше не мог. Это у меня с детства. Мне было, наверное, тринадцать, когда мы переехали в Канаду. Я там был абсолютно белой вороной – южанин в зимней хоккейной стране. И мне тоже хотелось играть в хоккей. А у меня были только девчоночьи фигурные коньки! Мама сказала: «Да зачем тебе этот хоккей? Нет, если хочешь, чтоб зубы выбили, то конечно…» Словом, она не хотела, чтобы я играл в хоккей. Но меня перемкнуло. И я ходил тренироваться до школы и после школы. И почти стал профессиональным хоккеистом. Если бы не травма колена, может, сейчас бы уже тренером был! До этого наигравшись в НХЛ. Я люблю это – проверить себя на «могу». И когда начинаю проверять, всегда дохожу до «да, определенно могу». Вторая моя маниакальная сторона связана с обязательствами. Я патологически обязательный человек. И… нет, я просто люблю это чувство – ответственность.

Что это чувство вам дает?

Т. К.: Оно связывает человека с другими. Если хорошо подумать, у меня это, наверное, тоже из детства. Родители разошлись, отец нас оставил, мне было 12. Я был единственным мужчиной в семье, где еще четыре женщины – мама и сестры. И мы все время переезжали с места на место. И всегда оказывались не к месту. Вечно были новенькими, и одеты не так, как в этой новой школе принято, и стрижка у меня была дурацкая – не такая, как модно было на той улице в тот месяц. Нам оставалось только держаться друг друга. Мы были очень близки – я и Мэриэн, она старше меня всего на год, Ли Энн и Кэсс – между ними два года разницы. Мы защищали друг друга. Я и теперь автоматически защищаю всех, кто входит в мой жизненный круг.

Вы имеете в виду вашу семью?

Т. К.: Естественно. Это главное, что меня интересует, что называется, держит в жизни. Я не для романов. Не для секса. Даже не для любви.

Трудно поверить! Может быть, вы говорите так, чтобы утешить безответные чувства миллионов ваших поклонниц? Неужели вас эта сфера жизни совсем не интересует?

Т. К.: Я имею в виду другое: она никогда не была для меня ни главной, ни сколько-нибудь особенной. Секс для меня – часть отношений. Такая же часть, как… совместное приготовление субботнего ужина. Или поездка на мотоцикле вдвоем… Вы, кстати, знаете, что это куда чувственнее, чем собственно так называемый акт? О'кей, не смущайтесь. Я имею в виду, что секс – это часть связи между людьми, ее знак. Но сама связь в целом важнее секса! Хороший секс – побочный продукт по-настоящему серьезных отношений. Но этот продукт потому и побочный, что не основной. Основное – это отношения с обязательствами, с детьми. Семья. Я – за отношения с обязательствами.

Вы всегда хотели иметь большую семью?

Т. К.: Собственно, у меня и была такая в детстве. Для меня это органичное состояние. И я всегда хотел быть отцом, всегда говорил себе, что мои дети смогут зависеть от меня в самом лучшем смысле слова – я всегда буду рядом. Никогда не верил и не верю, что ребенка можно избаловать любовью. Не бывает слишком много любви. Когда родилась Сури (дочь Круза и Кэти Холмс. – Прим. ред.), вы, может быть, помните, что-то с прессой случилось – все хотели заполучить ее снимок, будто это должен быть какой-то необыкновенный, лучезарный младенец... И мы с Кэйт решили, что надо просто пригласить журналистов в наш дом в Теллурайде, в Колорадо. И приехали две великие просто дамы из Vanity Fair – репортер и сама Анни Лейбовиц. А у нас… как говорит один мой друг-сценарист, «караван-сарай в древнем Хорезме». Лето. Все у нас на каникулах. Мы сами. Моя мама. Белла и Коннор (дети Круза от брака с Николь Кидман. – Прим. ред.). Моя младшая сестра с тремя детьми – мы вместе жили несколько лет, пока я не соединился с Кэйт, ну, и до сих не можем расстаться, по-прежнему почти живем вместе. Я для детей Кэсс – больше чем дядя, второй отец. Холмсы, братья Кэйт с женами и детьми. Папа Кэйт. Белла и Коннор спят в моем кабинете на полу – больше места нет, а по утрам ходят будить Сури. Племянники в 7 утра затевают баскетбольный матч. Племянница борется с Беллой за внимание Сури. Коннор их разнимает. Все орут, кричат, хохочут, а поверх всего мой трубный – и абсурдный – глас: «Всем собираться в поход в горы! Захватить снаряжение!» Дамы на это дело посмотрели и сочувственно так сказали: «Трудно вам, наверное…»

А вам не трудно?

Т. К.: Да это просто смешно! Трудно – это когда твоя мать приходит послетрех смен на разных работах и еле передвигает ноги. А на ней четверо детей, и помощи ждать неоткуда. И тогда ты понимаешь, что эта помощь – ты и есть. Я с восьми лет работал – почта, доставка, стриг газоны, мыл машины. Трудно, поверьте, это совсем другие обстоятельства. Обстоятельства, которые учат преодолевать. И учат понимать, что… твой стакан должен быть всегда наполовину полон. Потому что если ты считаешь, что наполовину пуст, – не выживешь точно. И если раскиснешь – все.

«ГЛАВНОЕ, ЧТО МЕНЯ ИНТЕРЕСУЕТ, ЭТО СЕМЬЯ. Я НЕ ДЛЯ РОМАНОВ. НЕ ДЛЯ СЕКСА. ДАЖЕ НЕ ДЛЯ ЛЮБВИ»

Действительно, вас сложно представить себе расстроенным...

Т. К.: Вы никогда меня таким не увидите. Я никогда этого не показывал и не покажу. Моя мама, потрясающая женщина, как бы ни было невыносимо, как бы мало ни было денег, она всегда жила с ощущением, что ее стакан наполовину полон. Она верит в животворящую, созидательную силу мысли. Если ты думаешь мрачно, то омрачится и жизнь. Знаете, она, когда видит печального человека, да хоть в ресторане, может подойти к нему и сказать: «Хотите, я спою для вас?» И поет! И это неизменно веселит печального. Она считает, что, пока ты жив и здоров, пока твои близкие более или менее в порядке, расстраиваться глупо. Пока ты в зоне такого относительного благополучия, можно жить легко. Когда мы удочерили Беллу, я носился с ней как с писаной торбой. Не мог свести глаз, спать не давал – так пристально за ней наблюдал. Но приехала мама, моментально разобралась с подгузниками, присыпками и укладыванием – все-таки огромный опыт, – а мне сказала строго: «Не дави ты на девочку своим вниманием! Относись к ней легче, позволь ей самой жить». С виду странно: как это двухмесячный младенец может сам жить? А по сути верно: человек имеет право жить вне моего поля зрения. В смысле – чтобы его не задавить своим любящим контролем.

А с вами такой риск существует?

Т. К.: Вообще-то да. Хотя кое-что изменилось с рождением Сури. Ее имя означает «радость». Она – просто радость. Но кроме того, дети растут – и мы, родители, надеюсь, растем вместе с ними. Например, однажды понимаешь: все наше воспитание – это дать им орудия, а возделывать почву своей жизни они все равно должны сами. Теперь уже Белла совсем взрослая. А Коннор принимает серьезные решения сам. И давно. Вот, помню, Николь ехала сниматься в «Австралии» База Лурмана. Там тяжелейшие были условия – пустыня, самые глубины континента. Коннор собрался с ней. Я его пытался разубедить – зачем, там тяжело, на то, что ты сын звезды, на таких тяжелых съемках внимания никто обращать не станет, будешь у всех на побегушках… А он так серьезно мне сказал: «Папа, мама ждет ребенка, я должен поехать, чтобы быть с ней». Я понял: нам удалось вырастить надежного человека. И больше не спорил. Ему тогда было тринадцать. Я перестал за него волноваться.

Вы когда-нибудь думали о том, что ваше страстное желание быть идеальным отцом может быть связано с тем, что ваш собственный отец оставил вас?

Т. К.: Я не склонен к самоанализу. И отца никогда не осуждал. Да, он ушел от нас и в нашей жизни ни материально, ни морально не участвовал. Но незадолго до его смерти мне удалось с ним поговорить по-настоящему. Когда я узнал, что он умирает, я решил навестить его в больнице. И знаете, я понял его. Да, он нас бросил. Но что, если эта ноша была просто не по нему? Он не был таким уж плохим человеком. Он просто не справился. Но главное, что я понял его. Понять для меня важнее, чем простить. Понять естественно. Непросто, но нормально. А простить – это значит судить и оправдать. Я не думаю, что у нас есть право судить.

Это ваше убеждение имеет какое-то отношение к сайентологии? Известно, что она определяет многое в вашем мировоззрении и вы выступаете ее страстным пропагандистом.

Т. К.: «Не судите, да не судимы будете…» – это Евангелие, а не сайентологический принцип, согласитесь. Может быть, лучшее, что мог сделать для нас отец, это уйти. Во всяком случае… Ну, я же тогда сказал себе: я всегда буду рядом со своими детьми. И всегда держал это слово. А что касается сайентологии – да, я убежденный сторонник этого религиозного направления. Не став им, я не достиг бы ничего из того, что я достиг. Включая преодоление дислексии* – именно такой, абсолютно ложный, диагноз мне был поставлен в детстве. И как я ни старался, ни мое упорство, ни страсть к преодолению – ничего не работало. Мне помогла сайентология – она способствует саморазвитию человека. Для меня это не только вера, но и орудие развития скрытых в человеке способностей. Она дает методику преодоления проблем.

«МОЙ ОТЕЦ УШЕЛ. А Я ТОГДА СКАЗАЛ СЕБЕ, ЧТО БУДУ ВСЕГДА РЯДОМ СО СВОИМИ ДЕТЬМИ»

Какая же проблема заботит вас больше всего?

Т. К.: Мы живем в циничном мире, где все имеет денежный эквивалент. Даже отстаивая себя в судах – а мне приходилось таким образом бороться с распространяемой обо мне ложью, – ты вынужден называть сумму, в которую ты как бы оцениваешь ущерб… нанесенный твоей чести! И когда журналисты просили о фотосессии новорожденной Сури, они тоже называли суммы. И я знаю, что Брэд Питт и Анджелина (Джоли. – Прим. ред.) так и поступили – взяли деньги и отдали на благотворительность. А я не смог. Мы с Кэйт тогда решили, что не будем «переводить» Сури в деньги, даже и на благие цели. В нашем мире так много изощренности, интеллекта и так мало духа, духовности. Сайентология – она о духе, о его стойкости, о самосовершенствовании.

Вы говорите как самурай из вашего же «Последнего самурая»...

Т. К.: Но не последний! Я оптимист.

* Дислексия –частичное нарушение процесса чтения, при котором мозг ребенка ошибочно опознает буквы. Это приводит к искажению понимания прочитанного. Дислексия встречается у 3% учеников начальной школы, чаще у мальчиков.